— Я знаю только то, чего хочу. Об этом и думаю.

Через несколько минут к ним пришло неоспоримое доказательство, что именно наш самолет сбил противника. С низины, которая опоясывала подножие кургана, до них стали долетать голоса фашистов и захлебывающийся гул автомашин.

Полина и Огрызков знали: там проходит дорога. Еще сегодня на закате солнца они перешли низину, а потом уж по бревенчатой клади перебрались через ручей и встретились с дедом Демкой. По голосам и стуку моторов Полине и Огрызкову легко было проследить, что встревоженные фашисты именно этой дорогой устремились туда, где горел сбитый самолет.

— Полина, ну да ясно же — сбит фашист! Он и горит!.. Что ж ты молчишь? — спрашивал радостно возбужденный Огрызков.

А Полина молчала. Она сидела пригнувшись, устремившись вперед. Поднятыми ладонями она ограждала уши от всех посторонних звуков и от возбужденных слов Огрызкова. Она хотела яснее расслышать что-то другое, что было самым важным для нее в эту минуту. Когда по чьей-то зычной и злой команде там, внизу, стихли крикливые голоса, Полина ясно расслышала слова:

— …флиегер… унзере!.. Вервундет!.. Шнель, шнель!

Она зарыдала.

Чуть позже Полина уже тихо плакала и говорила Огрызкову:

— А ведь точно, наш сбил фашиста. Их летчик еще живой. Они спешат к нему, Я хорошо расслышала их слова.

— Так чего же ты плачешь?

— Плачу потому, что эти самые слова: «унзере» — наш, «флиегер» — летчик — прокричал им мой сынок Володя, когда наш летчик пролетал над казарменным двором, где у «них» шли какие-то занятия. Летчик удачно сбросил бомбу… И тут скоро из казарменного двора вышел молодой офицер и недобрым голосом спросил у ребят, кто из них кричал: «Флиегер унзере»?.. Володя сказал, что он кричал… и еще добавил, что умеет угадывать своих. Офицер велел Володе идти домой, к маме, а сам выстрелил ему в затылок… И с тех пор идет Володя к своей маме…

Полина на какие-то секунды оборвала свой рассказ, а потом попросила Огрызкова:

— Помоги мне чем можешь. У меня сейчас все болит. У меня и душа в лихорадке… Тит, а ты горю не поддавайся. Придут в себя — вместе порадуемся.

Когда они снова устроились в своей постели, в постели обреченных изгнанников на родной земле, Полина попросила:

— Дай мне, Тит, свою руку. Я положу ее под щеку. Так скорее отогреется моя душа. В такое время люди узнают друг друга в короткие часы. Ты тут весь… И я тут вся. Не скупись, дай руку… А ладонь у тебя широкая и добрая ко мне. Вот и хорошо… Спать будем…

— Полина, тебе так надо уснуть. Усни…

Они не слышали, как в подкурганной низине снова простучали моторы возвращавшихся машин, не видели, как догорал, исходя последним дымом, подбитый самолет. Они крепко спали.