С сердитой обидой Кустов спросил его:

— Я, по-вашему, — пустое место? Мне вы — никаких пожеланий?..

Григорьич ничего ему не ответил. Он спокойно сказал Матрене:

— Что помехой может оказаться в дороге — оставьте в вагоне, там, где мои вещи. Налегке вам будет удобней. Ну а я пойду в вокзал. Там есть товарищи, которые больше осведомлены обо всем. Они должны указать таким, как я, что́ им надо делать. Может, и мне найдут посильное дело…

И он, проваливаясь левой ногой, раскачиваясь, как маятник, направился к вокзалу.

— Хромой политнаставник. Подумал бы о своей безграмотности, — послал вслед ему Кустов.

Матрена со вздохом спросила:

— А кто сам ты, Кустов?.. Дорогой об этом подумай.

Ночное море шумело и шумело. Они, двое, шли и шли то по песчаной, то по каменной ровной дороге, пролегавшей или совсем рядом с морским берегом, или чуть подальше от него. Звезд над морем было мало. Висели они низко и светили робко и подслеповато.

С правой стороны, со стороны гор, порой доносились винтовочные выстрелы, короткие автоматные очереди. И выстрелы, и автоматные очереди внезапно возникали и так же внезапно затихали. Изредка над лесистыми горами взлетали ракеты.

Матрена и Костя шли молча. Раздражение к Константину, возникшее еще на станции, не проходило.

Уже в предрассветный час Кустов сказал:

— Но вот мы и пришли… Отдохнем немного вон в той лощинке. Потом на восходе солнца я пойду на разведку, а ты меня подождешь… Нет, — немного подумав, сказал он, — лучше будет так: не я вернусь за тобой, а ты иди прямо на пляж — там я тебя ж встречу. Ведь мои знакомые живут рядом с пляжем.

— Хорошо, я все поняла, — ответила Матрена. — А сейчас я хочу спать.

В лощинке они улеглись порознь. Глубокое, еще не осознанное недовольство разделило их. Они не знали — надолго ли?..

Матрена под неумолчный шум моря засыпала с мыслью: «Кажется, мне недостает совсем малого, чтобы взбунтоваться против Кустова и сказать ему последнее: «Ты совсем не тот, кем я тебя считала». Но тут же допускала другую мысль: «Там, на станции, Константин вел себя как мальчишка. Но, может, одумается, поймет…»

А Кустов думал иначе: «Матрена немного по-бабски похандрит, а потом в знак признания своей вины, не говоря ни слова, улыбнется… Ну, а если… будет по-иному, придется поставить ее на место, чтобы в другой раз не переступала границ…»

Их коротким размышлениям положил конец неумолчный, усыпляющий шум моря.