…Из номера Матрену вытолкал солдат. Своими неласковыми толчками он точно указывал, куда ей надо идти. И Матрена, как лошадь под вожжами, прижимая окровавленный платок к левой щеке, очутилась на улице.

Она шла, не отдавая отчета куда… Тихо. Все дворы наглухо закрыты. Квартала через два она заметила настежь распахнутые железные ворота. Старичок с прокуренными побелевшими усами и бородой стоял в забытьи около этих ворот.

— Мне медицинская помощь нужна, — сказала ему Матрена.

Старичок, очнувшись, взглянул на нее и, сочувствующе покачивая головой, проговорил:

— У тебя на щеке кровь. Ай-яй-яй… Таким молодым и красивым, как ты, от «них» хорошего не ждать… Я — сторож гаража. Раньше я б тебя прямо через двор провел в медпункт, а теперь тебе придется туда в обход… Теперь в гараже «они» распоряжаются…

Из опустевшего гаражного двора выходят четверо немцев, о чем-то разговаривая; они косятся на Матрену, готовы спросить: кто она и почему тут?..

Матрена быстро пошла прочь от этого двора. Она плакала теми слезами, какими горько-горько плачут обиженные дети. Она забыла о медпункте. Она вспомнила о матери. Мать далеко, там, в донском степном хуторе Гулячие Яры… Она хотела только к ней. Одна она могла понять ее оскорбленную душу.

* * *

…Теперь около постели Огрызкова на дежурстве была не Полина, а Матрена. Она обслуживает больного какой уже раз, но он отчетливо видит впервые, впервые слышит ее слова:

— Тит Ефимович, а вы молодец. Вырвались из такой тугой петли… У вас чего только не было и в печени, и в почках, и в сердце… А больше всего — в легких… Ничего не скажешь другого — молодец!

Пока она легонько прощупывает у него под челюстями, пробегает пальцами сверху вниз по страшно исхудавшей шее, он, Огрызков, видит ее в непосредственной близости. На левом глазу ее — черная шелковая повязка. Пересекая чистый лоб с тонкой неглубокой морщинкой, повязка теряется в темно-русых, тщательно зачесанных вверх волосах… А правый глаз открыт. Он — карий, цепкий. За темной ровной бровью он — как в засаде. И оттуда он видит и то, что его настораживает, и то, что радует.

— Я счастлива: хоть чем то помогла вам. Но больше благодарите вашего старого хуторского фельдшера Архиповича. Это он все время с вами был. А я больше в бегах… За время вашей болезни дважды побывала в Ростове. А добираться туда и оттуда, когда на железной дороге и везде господа положения фашисты с автоматами, не так уж просто. Хотелось кое-кому отомстить. А кому-то помочь… К сожалению, тем, кому надо было помочь, уже ничья помощь не нужна… А мстить ему… Нашла более достойное занятие. И настоящую радость научилась понимать по-другому. Вам вот лучше — и я радуюсь… А вы?..