— И я радуюсь: вы и Яков Максимович Прибытков оба стали дорогими мне людьми, — ответил Огрызков.

Она едва заметно вздрогнула, как при воспоминании о далеком и важном, подумала и сказала:

— Вы ж там были с ним. Вы его любите… Вы и письмо его вон откуда принесли и вручили кому следует… Нам есть о чем поговорить. Конечно, не сейчас.

Из соседней комнаты донесся громкий разговор и сдержанный смех. Она кинулась туда, и сейчас же послышался ее укоряющий голос:

— Мама, Полина, вы еще не ушли? Вас же там ждут! Ждут вас там! Вы это понимаете?

Она вернулась к постели Огрызкова только тогда, когда выпроводила мать и Полину.

— Где же их так ждут?.. Я ведь, как новорожденный, ничего не ведаю.

— Маму и вашу славную Полину ждут свои дела: то они посевной хлеб куда-то прячут, то рассаду готовят, а то картошку семенную переносят туда, где она не испортится. И все это надо сделать с оглядкой, крадучись. Должна вам сказать, Тит Ефимович, ваша Полина по душе нашим хуторянам: умелая, трудовая… — И каблуки ее сапог отчетливо простучали в коридоре. Не закрыв за собой двери, она одевалась и продолжала говорить Огрызкову: — Вы, Тит Ефимович, обязательно усните. И ничуть не сомневайтесь, мы с вами еще поговорим обо всем. А сейчас я — к больным…

Дверь захлопнулась. Ее каблуки отдаленно застучали, и все стихло.

* * *

С каждым днем в сознание Тита Огрызкова, опустошенное долгой и тяжкой болезнью, жизнь входила все настойчивей. И каждая подробность этой жизни удивляла его почти ослепляющей яркостью и чистотой. Такими яркими и чистыми подробности мира ему удавалось видеть, только когда он был хуторским мальчиком. Но видел он их такими не каждый день, не в каждый час и не при всякой погоде…

…Утро летнего дня. Тит открыл глаза. Он спал на балясах. Перед его взором — высокая зеленая стена яблоневого сада, и листья, те, что на самом верху, под лучами утреннего солнца, завели какую-то забавную игру, от которой Тит приходит в тихий восторг. Он потом спросит мать: «Мама, нынче не будни… нынче праздник?» И мать ответит, что нынче праздник и назовет его или воскресеньем, или троицей. И Тит, считая себя счастливым угадчиком, долго переживает часы тайной радости… Позже он понял, что такое могло быть только в детстве. Тогда в будние дни его, мальчишку, старшие рано будили, рано находили ему дело. А в праздник ему разрешали хорошо поспать. Проснувшись в солнечное летнее утро, он любовался игрой зеленых листьев яблонь с золотисто-оранжевыми лучами утреннего солнца. Это был его праздник. Праздник тех далеких лет.