«Ах, если бы Костя все знал так, как оно есть в жизни! Ах, если бы он понял меня! — с сожалением подумал я. — Был бы он здесь, я рискнул бы поговорить с ним по душам». Но Костя в Бо-нске, в полку. Он капельмейстер духового оркестра и должен быть там…

Темнеет. Я иду из рощи в город, домой. Жду ее, собираюсь с мыслями. Внушаю себе не говорить лишнего.

Запись вторая

Она пришла из театра с опозданием, в полночь, постучала и вошла ко мне в рабочую комнату. На ней было ли-левое шелковое платье, лиловая накидка, на смуглой руке — крохотные золотые часы. От нее чуть-чуть пахло хорошими духами.

— Тебе не писалось? — присев, спросила она.

— Нет.

— Жалко, — заметила она и постучала пальцами по крышке стола.

— «Жалко» — слово не то.

— Не придирайся, нам нужно щадить друг друга, раз уж сложились такие взаимоотношения. Не будем унижать себя в глазах других.

Я не успел высказаться. За окном послышались отрывистые, хорошо знакомые мне сигналы «Победы» ОХ 92-44. Умнов нервничал, вызывал Лидию Наумовну. Стройная, высокая, с непокрытыми рассыпавшимися волосами, она вышла от меня спокойная, как человек, знающий, что он делает единственно нужное дело, а через пять минут так же спокойно вошла опять и сказала:

— В Приазовск я поеду завтра. Надо с утра кое-что сделать, чтобы одному тебе прожить проще это время…

— Уезжай туда совсем. Я не хочу быть ширмой, скрывающей твою близость с Умновым… Я считаю Умнова плохим человеком. Возможно, он еще хуже, чем я о нем думаю.

— Могу же я об Умновых думать иначе, чем ты?

— Можешь. А я могу думать одинаково и о них и о тебе? — сдерживая себя, спросил ее и, не дожидаясь ответа, протянул ей письмо заведующего литературным отделом областной газеты, который просил меня написать подвальную статью о сборнике Умнова, написать «пожарче», критиковать там есть что…

Она прочитала письмо и спросила:

— Будешь писать?

— К твоему сведению, уже написал. Написанное вошло вот сюда, — указал я на лежащую на столе рукопись, — в очерк о донских песнях и о Листопадове… Народное слово и чисто подвижнический труд Листопадова будут укором отупевшему от сытости приспособленцу Умнову.

Лидия Наумовна побледнела:

— Ты в самом деле одержимый. Одумайся за ночь. Умновы чем могли всегда помогали нам, особенно когда ты работал на периферии.