— Что случилось? — спросил я его.

Он не ответил и, казалось, не обратил внимания на мой вопрос.

И тут из-за двери послышались плачущие выкрики Лидии Наумовны:

— Мама! Папа! Знали бы, как мне трудно! Были бы вы живые, поняли бы, какой у меня муж! Сам тонет и меня с сыном тащит за собой!

За дверью загремел упавший стул. Умнов кинулся на помощь. Скоро в квартире запахло валерьянкой. Потом Умнов, поддерживая Лидию Наумовну, отвел ее к соседке, а сам вернулся ко мне.

— Вижу, что оба вы… против меня… Говори! — предложил я ему.

— Я согласен с Лидией Наумовной, что тебе надо больше думать о благополучии семьи, дорожить друзьями… Мы ведь прочитали, как ты пишешь про меня… — И он указал на мою рукопись.

— Выходит, что мы сегодня поучаем друг друга. Ты меня — как дорожить благополучием семьи, а я тебя — как дорожить благополучием художественного слова?

С минуту мы молчали. За это время он успел дважды оглушительно кашлянуть, кашлянуть так, как только он умел это делать. Всегда такой кашель знаменовал начало крутых объяснений. Я присел и приготовился стойко обороняться.

Он тихо посоветовал:

— Дорогой мой, тебе надо быть сговорчивей.

Я еще тише спросил его:

— С кем мне надо сговариваться?

— С теми, кто может тебя поддержать. Ну, хотя бы со мной… Чем я не поддержка, если свои обязанности стараюсь… перевыполнить?.. — Он говорил сбивчиво, напряженно.

Я дал ему закончить мысль и с тоской на сердце заметил:

— Григорий Борисович, учтите, что в идейно-художественных вопросах «перевыполнять» — все равно что опошлять.

— Кто вам… дал право судить так беспощадно?

— Ваши работы.

Он усмехнулся снисходительно и попросил, чтобы я зачитал из его статьи отрывки, в которых, по моему мнению, больше всего сытой тарабарщины, словесного тумана. И я охотно начал читать.

— Слушайте, как это у вас… «Несомненно, художественно функционален порядок слов. Сугубо лирична окраска наречных форм… И вот возникает своеобразное поэтическое резюме». И дальше: «Действие героя, объятого волнением, драматизирует картину природы…»