Джейн не могла заставить себя уехать из Солт-Лейк-Сити. Вместо этого она согласилась выступать на открытой сцене «Солтера» раз в неделю на протяжении всего летнего сезона, со Дня поминовения до Дня труда[35], и обещала дать концерт в канун Нового года.

– Я больше не хочу гастролировать, – призналась она Орландо Пауэрсу. – Я хочу покоя. Хочу спокойно воспитывать сына.

Когда Гарриманы уехали обратно в Нью-Йорк, мистер Пауэрс помог ей подыскать дом по соседству с его собственным домом. В саду росли розовые кусты и тополя, а на заднем дворе было так просторно, что хватило бы места и для собаки. Так что они с Огастесом завели собаку.

О Ноубле они не говорили. И о Бутче. И о Роберте Лерое Паркере. Они не называли этих имен вовсе не из гнева или страха. Причиной тому были любовь, и печаль, и тоска.

Новость о том, что Бутч сбежал из тюрьмы, наполнила обоих надеждой. Последовало томительное ожидание.

Он ничего им не сообщал. Не писал писем. Где бы он ни был, возвращаться он не собирался. Он помнил просьбу Огастеса.

– Он теперь слишком известен, – сказала однажды Джейн. – По крайней мере в Америке. Его фотографии расклеены повсюду. Ты ведь понимаешь, что он не может даже приблизиться к нам.

– Он ведь любил нас, правда, мама? – спросил Огастес. Ему нужно было верить в это.

– Да. Любил. И… любит. – Ее обида ушла, уступив место грусти, и в этой грусти было куда больше нежности. И доброты.

– Уж лучше потерять любовь, чем никогда ее не знать, – процитировал Огастес. Его учитель прочел им в школе поэму Теннисона[36], и Джейн была потрясена, обнаружив у английского поэта строки, словно прямо говорившие о ее возлюбленном.

И гнев, пустой и благородный. И птица, в клетке что живет.

Ей были знакомы и благородный гнев. И благородное отречение. И благородная скорбь, и благородное прощение. Это она была птицей, что жила в клетке, и ей пора было выбраться на волю.

Огастес получил от Эммы пару открыток, но их написал вовсе не Ноубл. На них не было слов, только рисунки. Совсем маленькие. Птицы. Тарантулы, ящерицы, змеи. Больше всего ему нравился чернохвостик в цилиндре. Так Ван давал им знать, что у них все в порядке. Огастес повесил открытки на стену у себя в спальне.

Единственное письмо, которое они все-таки получили, пришло от самого Роберта Пинкертона. В его агентство обратились, чтобы найти госпожу Джейн Туссейнт и ее сына Огастеса Максимилиана Туссейнта. Задача была простая, пинкертоны и без того следили за каждым их шагом с тех самых пор, как они обосновались в Солт-Лейк-Сити. Джейн даже знала в лицо главного местного агента и здоровалась с ним по имени.