– Вини луну, прощай жену.
– Что?
– Вини луну и прощай жену, ну, или мужа. Так нам говорила сестра Бедная Клэр на уроках катехизиса.
– Что может иезуитская монахиня, – зло спросила Алиса, – понимать в мужьях и женах?
Девушка пожала плечами:
– Наверное, то же, что и ваш православный священник. После каждой мессы он повторяет мне одно и то же: «Falsus in uno, falsus in omnibus»[94].
– И что это значит?
– Это значит, он думает, что я неправильно одета или невнимательно его слушаю. Не хотите поехать в Шинный город, там будут песни под гитару?
– Там неправильно одета буду я – знала бы, захватила б с собой черное шинное платье.
Когда чуть позже девушка ушла со своим новым бородатым дружком и остальными, Алиса поняла, что из-за своего проклятого упрямства и гордости упустила
Толпа редела, но жужжание речей не кончалось. И если Алиса представляла саму себя приколотой булавкой, то можно вообразить, что чувствовал сейчас Саллас. Когда Уэйн Альтенхоффен стал зачитывать свою едкую передовицу из сверстанного на коленках «Маяка», Алиса поискала глазами красное лицо Айка, и оказалось, что на нижних ступенях у сцены его уже нет. Он застрял там сразу после своей речи, как человек, который провалился в трясину и боится сделать лишнее движение, чтобы его не засосало еще глубже; теперь же его не было видно нигде в зале. Должно быть, прополз мимо нее на животе, бедняга. Она чувствовала некое сардоническое удовольствие от мысли, что они попали в схожее затруднение. Сейчас растворилась даже эта странная радость. Убедившись, что Айка точно нигде нет, Алиса сползла с огнетушителя, прошла на цыпочках по запруженному крыльцу и спустилась по ступенькам, натянув на лицо маску безучастного презрения.
В уединении своего кабинета над прачечной она сбросила маску и принялась рассматривать себя со всей серьезностью. Какая же лицемерная дрянь обнаружилась под этим резным бесстрастием! Что за мерзкая клоунада! Как можно быть тупой марионеткой в кривых руках общественного мнения ее родного города? Ей было плевать на мнение Сан-Франциско, притом что расфуфыренные гусыни, с которыми она водила там знакомство, относились к ней куда критичнее; и ей было плевать на мнение уютного тупичка в Ла-Хойе. Только здесь, в этом культурном отстойнике! Она обращалась с Кармоди как последняя хамка, устроила дурацкое шоу, хотя по-честному нисколько не сердилась на старого повесу. Она даже не поговорила с ним по-человечески об этой большой блондинке. Виллимина Хардести была такой же разрушительницей их семьи, как Майкл Кармоди – неверным мужем. Мистеру и миссис Кармоди досталось нетипичное и лучшее, чем у многих пар, партнерство в основном потому, что они с самого первого рукопожатия понимали: их брак основан на практической необходимости и бюрократической выгоде, все остальное – подливка. Дела шли хорошо, эксцессы сходили на нет. Кармоди перестал швыряться покерными деньгами, когда на него наваливалась тоска одиночества; Алиса бросила вливать ежевечерние порции алкоголя в топку своего гнева. Жизнь и стиль обоих смягчились, что с удовлетворением отметил город, и особенно это касалось Атвязного Алеута Алисы. И вот пожалуйста… пожалуйста: все тот же выпускной парад, и ты скромно шагаешь за городским оркестром.