– О чем ты хотел поговорить, у меня тоже время не резиновое. – Как и терпение, добавил про себя Абу.

И тут началось.

Страх парня никуда не исчез, Абу это видел, но он как будто таял, становился прозрачным, а сквозь него проглядывало настоящее безумие. Правда, его Абу не смог распознать, посчитав пафосные заявления и фразы очередной глупой выходкой, очередным капризом неуравновешенного ребенка, которому долго ничего не позволяли, а потом вдруг разом сняли все ограничения, неудивительно, что его понесло. Так почитал Абу и прокололся, в первый раз за все безупречное время работы в Чехии он допустил серьезную ошибку, но понял это слишком поздно, когда мосты уже сгорели, а спокойная вода в реке, что текла под этими мостами, превратилась в кипящую лаву.

Томаш вскакивал и снова садился, толкал пламенные речи об освобождении родной страны от грязи, иногда он обращался к Абу, требуя от него доказательств его преданности их общей идее, но чаще взгляд его устремлялся куда-то в даль, в какую-то загадочную пустоту, тогда он начинал говорить воодушевленным голосом, из которого напрочь исчезала злость. А потом он вдруг внезапно возвращался в мир и снова начинал орать, обвиняя Абу, которого он зал Мартином, в трусости и бездействии. Суть его требований сводилась к одному: он не намерен ждать, время пришло, хватит сидеть под полом, как мыши, пора громко заявить о себе, и если его старый соратник Мартин выдохся, что ж, Томаш готов взять всю ношу на себя. Ради благой цели и светлой идеи, разумеется.

– У этой войны всегда был один генерал, Мартин, – сказал Томаш, глядя на него блестящими от возбуждения и предвкушения глазами, – да, ты много помогал, но я вел людей за собой, меня они признали лидером, из моих уст они узнавали истину, за которую теперь готовы идти до конца, так что выбор за тобой: помогать нам дальше, или уйти в сторону.

Абу, пропустивший почти весь концерт мимо ушей, лишь спокойно посмотрел на парня и так же спокойно ответил:

– Эта война, как ты говоришь, без меня гроша ломаного не стоит, и ты это знаешь, потому что любая война без денег – всего лишь хулиганство, именно деньги делают конфликт войной. А поскольку, как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку, значит, будет так, как я тебе уже говорил: ты со своими людьми будешь тихо сидеть и ждать, а остальное предоставь мне.

Томаш замолк, лицо его дернулось как от пощечины, но опасный огонек в глазах не погас, это Абу увидел. Парень несколько секунд смотрел на Абу, казалось, что он вот-вот заплачет от злости и бессилия. Если бы люди могли убивать взглядом, от меня бы уже и молекул не осталось, подумал Абу, ему было смешно наблюдать за этой бурей в стакане воды, если бы захотел, он мог в два счета поломать этого сопляка, возомнившего о себе невесть что, но ему все еще нужен был лидер, наступало время решающей фазы, а на такой стадии новую марионетку искать уже поздно. Может, я перекормил его этой отравой, мелькнула мысль, и он взбесился, как крыса, почуявшая запах дыма? Но он отмел эту мысль, слишком уж долго он играл на всех струнах одинокой и неудовлетворенной души Томаша и сам отравился, поверив в свою абсолютную власть над парнем.