Когда я вышел из отеля, на улице было солнечно и тепло. Туман рассеялся. Мой туманный план провалился. Без особой цели, а просто чтобы чем-нибудь себя занять, я обошел перголу и вазы с бугенвиллеей и неспешно направился к розарию, по-прежнему тоскующему по садовнику, что говорил с розами на латыни, и к фонтану с тыльной стороны здания.

Повернув за угол и войдя в розарий (или то, что от него осталось), я увидел, как издали, из другого угла, ко мне навстречу направляются две разновеликие фигуры. Ошибка, иначе и быть не могло. Но нет, то были французская поэтесса Альбана и Большой Грек, которого я еще ни разу не заставал за какой бы то ни было физической активностью. В надежде пошпионить за ними я нырнул за чахлый розовый куст. Конечно, такого прикрытия оказалось недостаточно. На земле валялась упавшая ветка с листьями, я поднял ее и попытался выставить перед собой, дабы сделать укрытие более профессиональным. Но результаты моего шпионажа были, увы, неудовлетворительны. Двое ничего особенного не делали. Они просто прогуливались, как бы невероятно это ни звучало. Я-то думал, Большой Грек не упустит этот редчайший в его жизни романтический миг и ущипнет ее за задницу своими толстыми ручищами, которыми обычно хватает куриные ножки, а она, как положено воинствующей феминистке, осыплет его бранью, — в любом порядке, но ничего такого не произошло. Похоже, они, провалиться мне на этом месте, задушевно беседовали! Виданное ли дело?

Что-то тут нечисто, заподозрил я. Альбана, должно быть, видела, как я разговаривал у стойки с Монтебелло и китайцами, а потом вышел. Она кинулась в гостиную и выхватила оттуда Большого Грека, чтобы в соответствии со своим дурацким планом заставить меня ревновать. Она нарочно вышла через задний ход и обошла отель, чтобы триумфально предстать передо мной со своим тучным трофеем. Но тогда какой смысл прятаться с веткой в руке за кустом, явно горюющем на латыни? Если они — или хотя бы Альбана — знают, что я здесь, и как раз потому сюда и пришли, я только выставлю себя на посмешище, если еще не сделал этого раньше. Так нечего больше и прятаться за этим жалким кустарником! Но возникала другая загвоздка. Тот, кто вылезает из-за кустов, предстает в весьма подозрительном свете, как если бы он оттуда подсматривал. Пока я метался, парочка подошла так близко, что никакие мои действия уже не могли выглядеть естественно. Они увидели меня и поздоровались.

— Huc nimium brevis flores amoenae ferre iube rosae dum res et aetas patiuntur[41], — молвил я.

— Что-что? — переспросил Большой Грек. — И вообще, что вы тут делаете?