Новый слушатель, Мозес, говорил этот взгляд. Новый слушатель, внимательный и сочувствующий. Находка для настоящего рассказчика, каким был Иеремия. Было видно, что он уже вцепился в него, как вцепляются в медведя специально обученные для этого собаки, и что теперь он не отпустит своего нового слушателя до тех пор, пока не заставит проглотить свой рассказ до последнего слова.

– Расскажи ему лучше про ту женщину, – попросил Амос, пропустивший начало разговора, потому что чересчур углубился в какой-то глянцевый журнальчик.

– Я как раз и собираюсь рассказать ему про Ту Женщину, – выразительно сказал Иеремия, давая понять, что пока, слава Всевышнему, он не нуждается ни в каких подсказках и на память не жалуется.

– Только не забывайте, что нам еще вечером петь, – с некоторым беспокойством заметил Мозес. Но ему никто не ответил.

Очередная пустая бутылка, между тем, отправилась под стол. Мир вокруг заметно потеплел и подобно золотистому виски тоже стал отдавать жемчужно-золотым светом, наполненным шелестом высокой травы и запахом вереска и лесного дождя. Если захотеть, то всмотревшись сквозь это золотистое сияние можно было легко увидеть зеленую окраину этого захолустного маленького польского городка, о которой рассказывал Иеремия, железнодорожную станцию, откуда изредка доносились паровозные гудки или свист выпускаемого пара, а еще – небольшой кирпичный заводик, принадлежавший семье Аарона Вайсмана, на котором работала половина города – одним словом, весь этот маленький городок, где по вечерам играл в привокзальном ресторанчике оркестр, звуки которого иногда доносились летом через открытые окна даже сюда, на эту улицу, лениво переползавшую с холма на холм и носившую имя Жидовской, потому что там с незапамятных времен селились евреи, а большая, красного кирпича синагога с фальшивыми колонами и высокими узкими окнами в конце улицы, напоминала о великом цадике позапрошлого века Срулике бен Йегуди из Кракова, который, предвидя лихие времена, переселился сюда со всей общиной в самый канун Польского восстания, – о том самом Срулике бен Йегуди, которому принадлежали известные в свое время, но утерянные ныне, комментарии на книгу Йова, где среди прочего можно было прочитать, что рано или поздно весь мир, отложив дрязги и войны, добровольно пойдет за еврейским Машиахом, потрясенный его смирением, кротостью и мудростью, за исключением разве одного только Израиля, который останется глух к проповеди Божьего посланника, предпочтя материальное благополучие своему собственному избранничеству. Это пророчество, ясно дело, хоть и не было совсем забыто, но большой популярностью среди евреев не пользовалось. Поэтому, когда во время войны в могилу рабби Срулика угодила пятисоткилограммовая авиационная бомба, оставив на ее месте только одну огромную воронку, то многие, как казалось – вполне справедливо, усмотрели в этом знак Божьего гнева, выразившего свое отношение к безответственным писаниям краковского учителя, тогда как его немногочисленные последователи, напротив, с еще большим жаром продолжали настаивать на святости рабби Срулика и еще больше укреплялись в почитании его памяти, вполне резонно отвечая своим противникам, что направив на его могилу русскую бомбу, Всемогущий хоть и символически, но вместе с тем и вполне реально не только милостиво позволил цадику разделить судьбу своего народа, но и вознес его Своей милостью на еще большую высоту, о чем свидетельствовали многочисленные факты, о которых рассказывали очевидцы, и среди них, в особенности, много раз подтвержденный рассказ о том, что в день смерти и рождения цадика зажигалось в сумерках над этой печальной воронкой голубое пламя и тихий голос, от которого леденели руки и перехватывало дыхание, читал на пятнадцати языках пророчество праведного Срулика бен Йегуди из Кракова, словно еще раз подтверждая его несомненную непреложность, – тихий голос, пророчествующий о последних временах, предупреждающий, остерегающий и наставляющий всякого, кто хотел его слышать.