Потом он, конечно, видел ее на открытках, продававшихся на железнодорожной станции, а потом – на украшенной цветами большой иконе, с которой поляки ходили крестным ходом во время засухи. На иконе Эта Женщина была одета в роскошное бархатное платье, а на голове ее сияла золотая корона, но он все равно узнал ее и долго шел рядом с крестным ходом, пока его не прогнали прочь.

Много позже, вспоминая этот день, он удивлялся не тому, что она все знала наперед, а тому, что он понял все, что она говорила ему тогда, – так, словно на самом деле он прекрасно знал все и без Этой Женщины, которая только взяла на себя труд напомнить ему кое-что, возвращая память о забытом.

Пожалуй, можно было сказать, что всё выглядело так, словно она оставила ему волшебный ларец, в котором – по мере того, как он взрослел – находились все новые и новые странные мысли, рождение которых он по привычке относил к тому дню, когда ему пришлось разговаривать с Этой Женщиной, сидя рядом с ней на стволе поваленной ивы, тогда как на самом деле они появлялись в его голове много позже, и судя по всему, лишь тогда, когда наступало их время.

Постепенно, он стал догадываться, что дело даже не столько в самих предсказаниях, от которых, в конце концов, было немного проку, особенно если учесть, что ты не мог избавиться от предсказанного, как бы того ни хотел; дело было в том, что благодаря этим предсказаниям все вокруг мало-помалу приобрело какой-то особый смысл, который теперь изо всех сил пытался выговорить себя – словно в этих предсказаниях таилось заодно и освобождение от самого этого предсказанного, – словно само это открывшееся будущее, наполненное неотвратимостью смерти, боли и страданий, было благодаря этому уже почти пережито, почти преодолено, почти оставлено позади, – так, словно все обещанное давно свершилось в каком-то другом измерении и тебе оставалось теперь только перетерпеть эту неизбежность грядущего, чтобы в один прекрасный миг сбросить с себя его невыносимый, непонятный и ненужный груз.

Он вздохнул и замолчал, как будто был не вполне уверен, что нашел нужные слова, которые отвечали бы тому, что он хотел сказать.

– Смотри, куда ходишь, – негромко посоветовал Осия Иезекиилю.

– А куда ты мне прикажешь ходить? – шепотом спросил тот. – Куда?

– Да, никуда, – ответил Осия. – Сам, что ли, не видишь?

– А-а, – сказал Иезекииль, подвигая фигуру.

– Понятно, – сказал, наконец, Габриэль. – А что потом?

– Потом?– усмехнулся Иеремия. – Потом она еще раз сказала мне, что через три года начнется война и все то зло, которое причинили вам ваши обидчики, вернется к ним стократно.