Немецкий патрульный застрелил его, даже не успев сообразить, что происходит. И вот теперь он лежал лицом в небо, широко открыв рот, и даже спустя много лет Иеремия мог поклясться, что видел на его лице довольное, почти счастливое выражение. Так, словно минуя все инстанции, немецкая пуля сразу дала ему пропуск в Рай, в одно мгновение превратив в ничто весь этот долгий и еще только должный случиться жизненный путь – школу, голод, оскорбления, несчастную любовь и неудачную женитьбу, вечное отсутствие денег, оскорбления начальства, непонимание и болезни, и все это только для того, чтобы заняться в конце утомительными подсчетами добрых и злых поступков, объяснением причин и обстоятельств, под давлением которых они были совершены, чтобы, в конечном счете, прийти к тому же самому результату, к которому привела его в тот день хорошая реакция немецкого патрульного.

Вдобавок ко всему, все это, кажется, наводило еще и на какую-то странную мысль о том, что, вероятно, у Якоба были какие-то тайные заслуги, о которых Иеремия ничего не знал, но о которых мог подозревать – какие-то тайные заслуги, благодаря которым Небеса освободили его от бремени жизненных мытарств, воздав ему заслуженную награду, о которой не знали ни его родители, ни его братья и сестры. Но все это пришло уже позже, а тогда он чувствовал только тяжелую зависть, которая грызла его с каждым днем все сильнее, так что, наконец, он просто возненавидел этого выскочку, которому, как ему казалось, так же повезло теперь в смерти, как везло до этого в жизни. А хуже всего было, конечно, то, что переиграть его теперь уже не было никакой возможности.

– Зависть, – сказал Иеремия и безнадежно махнул рукой. – Она грызла меня, как собака кость. Иногда я думал, что если бы это было возможно, то я бы сам застрелил его, хотя, конечно, я прекрасно понимаю, что в этом не было бы ни капли логики, а одно только желание доказать всему миру, что ты все-таки лучше.

Он замолчал и пододвинул к Амосу свой пустой пластмассовый стаканчик.

– Нет, ты ничего об этом не рассказывал, – негромко произнес тот.

– Мат, – Осия стукнул фигурой о доску.

– Дуракам везет, – сказал Иезекииль.

– Особенно, если они хорошо умеют играть в шахматы, – Осия достал из нагрудного кармана небольшой блокнот. – Теперь ты должен мне… Сейчас скажу… Девяносто две тысячи. Правильно?

– Запиши, а то забудешь, – сказал Иезекииль.

– Не волнуйся. Как, по-твоему, можно забыть о деньгах, которые выиграл своими собственными руками? Если хочешь, можем повторить?

– Как-нибудь в следующий раз.