– Вот видишь, – сказал Пинхас. – Ты этого не хочешь.

– Нет, – вздохнул Вольф. – Но иногда мне кажется, что ты кончишь все-таки именно этим. Ну, что у тебя опять?

Спустя несколько минут вопрос был решен. Смущаясь и краснея, Адольф Гитлер обновил перед зеркалом свой пробор, пользуясь расческой, которую ему предложил Вольф, после чего уселся в высокое старинное кресло, спиной к висящей на стене белой простыне. Пинхас пригладил волосы ладонью и встал слева от него, выставив подбородок и положив локоть на спинку кресла. В другой руке он держал фуражку с кокардой Почтового ведомства. Начищенные пуговицы его наглухо застегнутого мундира ярко блестели под светом двух электрических ламп, от которых даже на расстоянии шло тепло. Вольф колдовал, склонившись над стоявшей на треноге камерой.

– Каких удивительных высот достигла в последние годы наука, – сказал Гитлер, жмурясь от электрического света. – Один щелчок – и через сто лет люди будут держать твой портрет, и знать, как ты выглядел на самом деле. И все-таки, помяните мое слово, фотография никогда не сможет заменить живопись.

– Как знать, – меланхолично заметил Вольф, возясь с камерой. – Как знать, молодой человек. Может быть, и сможет.

– Никогда, – возразил Гитлер с некоторой горячностью. – И знаете, почему? Потому что в фотографии нет души. Нет того огня, который есть в картинах великих мастеров. И потом, живопись – это, прежде всего, краски. Возьмите хотя бы Сальватора Розу…

Было видно, что тема действительно его занимала.

– Внимание, – сказал Вольф, поднимая голову. – Вы готовы? Как только я скажу «три», вы перестанете дышать, моргать и даже думать… Раз…

Молодой человек расправил плечи и покраснел.

– Два…

Молодой человек вцепился в подлокотники кресла и откинулся назад, придавив затылком руку Пинхаса.

– Три…

Яркая вспышка на мгновенье превратила помещение мастерской в ослепительный летний день, а затем медленно погасла.

– Прекрасно, – сказал Вольф, накрывая камеру платком. – Надеюсь, никто из вас не моргнул. Я думаю, дня через три будет готово. Раньше мне, к сожалению, не успеть… Что это с вами? – спросил он молодого человека, который изо всех сил тер ладонями глаза.

– Этот свет. Я до сих пор ничего не вижу.

– Пустяки, – сказал Вольф. – Сейчас пройдет.

Разумеется, что всякий раз, когда Пинхас встречал после этого нескладного и худого юношу, спешащего по своим делам, с папкой под мышкой, он приветливо махал ему рукой или нажимал на грушу, в ответ на что молодой человек тоже махал ему рукой и продолжал спешить дальше, хотя случалось, что иногда он останавливался, дожидаясь, когда подъедет велосипед Пинхаса, и шутливо спрашивал, не собирается ли господин почтальон снова сбить его, как в прошлый раз, на что Пинхас отвечал, что сегодня, пожалуй, он не станет этого делать, а лучше прибережет это удовольствие до следующего раза. На что молодой человек грозил Пинхасу пальцем и говорил что-нибудь вроде «э, господин почтальон» или «смотрите у меня, господин почтальон», хотя чаще, конечно, дело обходилось простыми приветствиями и ничего не значащими вопросами, вроде – «ну, как жизнь?» или «что у нас новенького?», на которые следовали такие же ничего не значащие ответы, например – «все в порядке», «помаленьку» или «ничего особенного», после чего они разъезжались и расходились в разные стороны, каждый по своим делам, впрочем, не исключено, – не без приятного чувства, которое зачастую остается у человека, когда ему удается переброситься несколькими, ни к чему не обязывающими фразами с таким же, как и он сам, прежде чем опять окунуться в однообразную и беспокойную суету повседневной жизни.