– Не понимаю только, зачем ты хранишь у себя эту дрянь? – спросил Габриэль.
Вернувшись за стол, Иезекииль вновь взял в руки спицы.
– Эта дрянь – единственная фотография моего дедушки, – сказал он.
– Невероятно. Просто невероятно… Это твой дед?
– Ты что, не понял? – спросил Иезекииль.
– Боже мой! – повторил Габриэль. – Вы слышали что-нибудь подобное?… – Он наклонился к Иезекиилю и почти выдохнул: – Да ведь он мог изменить мир. Да нет же, в самом деле. – Он мечтательно зажмурился. – Стоило ему только взять кухонный нож…
Амос пожал плечами.
– Мой дедушка, случалось, выпивал или бегал за кухарками, но он никогда не был убийцей, – сказал Иезекииль.
– Я и не говорю, что он был, – согласился Габриэль. – Но он держал в руках судьбу стольких людей… Подумать только… Слышал, Амос? Всего один хороший удар.
– Мир нельзя изменить с помощью кухонного ножа, – сказал Амос. – Его нельзя изменить вообще.
– Вот именно, – подтвердил Иезекииль. – Если бы он мог его изменить, то, можешь быть уверен, он бы его изменил. – Затем он помолчал немного и добавил, вроде совсем не к месту: – Никогда не следует винить другого в том, что случилось с тобой.
На короткое время за столом воцарилось молчание.
– Ну, это уже слишком, – сказал, наконец, Габриэль.
– Думай, как знаешь, – ответил Иезекииль. – Но это так.
– Шесть миллионов евреев. Шесть миллионов!.. Ты думаешь, что ты говоришь?
Прежде, чем ответить, Иезекииль снял салфетку со спиц и осторожно положил ее на стол. Салфетка была готова. Оставалось только завязать несколько узелков.
– То, что случается с человеком, случается только с ним одним, – твердо произнес он. – С тобой. Со мной. С ним. Всемогущий приходит к каждому, а не ко всем. Или ты думаешь, что Он оставил без внимания хотя бы одну душу?
Над столом вновь повисло молчание.
– Ты слышал? – сказал, наконец, Габриэль, повернувшись к улыбающемуся Амосу.