Елень в то же мгновение почувствовала, как загорелись щеки.

— Тетива… тетива лопнула… вот и поцарапала шею, — в свое оправдание пролепетала женщина, не глядя на капитана.

Он кивнул, а потом вновь посмотрел на женщину, что любил.

— Я скучал, — проговорил он тихо.

Она подняла взор, и Соджуну стоило огромных усилий сдержаться и не обнять ее. Ему безумно хотелось ее поцеловать, обнять! И что-то подсказывало, нашептывало: «она не оттолкнет, не бойся». Но капитан просто стоял и смотрел на любимую, которая глядела пронзительно-зелеными глазами, где искрилось и будто переливалось волнение. Волнение души, которое вызвал капитан. Но вот Елень взяла себя в руки, развязала тяжелый кожаный передник, повесила на гвоздь, а потом оглянулась на мужчину. Тот следил за ней и молчал. Одно ее присутствие делало его счастливым. Ему было радостно наблюдать за ней, а она встретилась с ним глазами, и улыбка озарила прекрасное лицо.

— Мне тоже не хватало вас, господин Соджун, — тихо сказала женщина и поспешно вышла, оставив капитана наедине с выскакивающим из груди сердцем. Он улыбнулся и поспешил за убежавшей Елень.

Чжонку теперь спокойно учился в Сонгюнгване. Никто его не доставал, не донимал, никто не лез. Мингу, окончательно поправившись, вернулся в академию и поселился в одной комнате с ним. Ынчхоль, оказавшись в привычной обстановке, уже не смог вернуться к тому, что было прежде. Он даже перестал общаться с Дэгу и Ынкё. Теперь все казалось ему в новом свете, и Ынчхоль все больше осознавал свою неправоту. Он привязался к Мингу, которого называл хёном[2]. Пока тот болел, ходил к нему ежедневно. Сначала просто сидел и молчал, потом молодые люди начали общаться, а общение переросло в дружбу.

Чжонку к Ынчхолю относился так, как относился бы к любому иному питомцу Мингу, надумай тот им обзавестись. Он просто смиренно терпел Ынчхоля рядом с Мингу. Но всякий раз, когда слышал от спесивого гордеца «хён», брезгливо морщился. Даже несмотря на то, что в лагере в течение недели они вдвоем дежурили по ночам, он не мог доверять Ынчхолю. Мингу, понимая это, улыбался и смотрел на друзей, к которым привязался.

А потом наступил Осенний фестиваль. Студентов Сонгюнгвана отпустили домой на все время проведения фестиваля. В воздухе царила праздничная атмосфера. Из сундуков извлекались лучшие одежды, на кухнях готовились традиционные блюда, и даже самый последний бедняк доставал нян, специально припрятанный на этот день. В городе царила суматоха и сутолока. Из-за приезжих в Ханяне не осталось мест в гостиницах и даже в самых захудалых постоялых дворах. Город превратился в огонек, на который, словно мотыльки, слетались люди, желавшие встретить праздник в столице. От нахлынувших бродячих артистов под вечер звенело в ушах. Купцы, почуяв выгоду, выкладывали лучшие товары перед гостями столицы. Провинциальные дворяне, люди не бедные, но не сведущие в ценах на тот или иной товар, развязывали тугие кошели, чтоб побаловать родных, торговцы же этим нагло пользовались.