Елень почувствовала, что краснеет.

— А вы можете научить? — очень тихо спросила она.

Дед хмыкнул и перевел взгляд на голову внучка.

— Госпожа, прошли годы, когда я брал последнего ученика. Сейчас я просто делаю вазы, чтобы прокормить себя и внука. Его родители как уехали на заработки в Мин еще три года назад, так до сих пор вестей нет. А ее можете оставить, если она вам не нужна, — сказал он и указал пальцем в свою великолепную вазу.

Елень посмотрела на изделие, что держала в руках, и не понимала.

— Вещи должны служить, а вы купили ее, чтоб я оценил ваш труд.

— Я купила ее, чтобы подарить молодым супругам, что узнали о скором рождении своего первенца, — ответила женщина и передала вазу Сонъи. — А вам хочу предложить работу.

Старик слушал аристократку и улыбался. Он прожил много лет. Пережил такое количество королей, что мог по праву назваться хранителем истории государства, так как родился еще в эпоху Корё[3], а потому унаследовал от своего отца все тайны горшечного дела[4]. Посуда, которая изготавливалась семьей, сразу доставлялась в храмы, служила во время дворцовых церемоний. Только самые богатые люди могли позволить себе такую посуду. Селадоновая глазурь[5], покрывавшая вазу, которую держала Елень в руках, была бледно-зеленого оттенка — признак качества и знак семьи, изготовившей ее. И минуло уже больше десяти лет с тех пор, как старик брал учеников, а ведь когда-то к нему напрашивались отпрыски богатейших семей! Давно… Давно это было. Так давно, что и не вспомнить в каком году, при каком монархе. И вот стоит перед ним госпожа, разодетая в шелк, и говорит, что хочет научиться лепить. Зачем? Зачем горшечное дело аристократке?

Елень убеждала старика, сулила деньги, но тот остался при своем мнении: учеников он не берет, ни в чем не нуждается. Женщина постояла, постояла, да и ушла с детьми. Старик вновь прикрыл веки и стал слушать внука, позабыв о богатой даме.

Однако на следующий день женщина вновь предстала перед ним. Вновь уговаривала, предлагала деньги, но старик не соглашался. Уходя, женщина оставила на прилавке кулек, в который была завернута копченая утка.

— Вы не можете отказаться. Эту утку я не покупала. Ее привез господин капитан, сам поймал, сам коптил. Не отказывайтесь, — сказала она. Внучок судорожно сглатывал, переводя глаза с ароматной дичи на сурового деда. Тетушка ребенку очень нравилась. Она была доброй, и руки у нее были ласковые.

— Госпожа, спасибо, но я правда-правда не беру учеников, — вставил дед напоследок.

Елень улыбнулась, поклонилась и ушла. А на следующий день опять пришла, но уже с Анпё. Слуга, вооружившись топором и молотком, быстро поправил покосившееся крыльцо лавки. Перевесил дощатую дверь. Старик смотрел на хлопоты незнакомой госпожи и хмурился. Он гордился своим ремеслом и мастерством, которого достиг в нем. Сейчас он уже не мог изготавливать столько посуды, как раньше: руки не те. Посуда значительно упала в цене, потому как с историей рода ушла и история селадоновой глазури. Эпоха миновала. Да и горшечников развелось. Лепят без разбору, кто ни попадя. А ведь это не лепка, а искусство. Настоящее искусство! А лезут в него все, кому хочется!