— Вы, дедушка, великий мастер, но надо бы проверить этого ходока. Пусть он изготовит что-нибудь, а мы поглядим на него в деле, — вынес решение капитан, и все согласились с его доводами.

Выспавшись, Гиль Имсун менее чем за час вылепил вазу, а потом остро заточенной палочкой расписал ее по еще сырой глине, и в каждом завитке, ложившемся на крутой бок, чувствовалась рука мастера, его умение и ловкость. Дед Сэчан не сводил жадных глаз с тонких рук Имсуна, увлеченного своей работой, и с каждым завитком все больше креп в своем решение идти за этим странным горшечником. А тот, чувствуя колебания старого мастера, извлек из-за пазухи ту самую книжицу с секретами мастерства, которую когда-то выкрали у отца Сэчана. У деда даже руки затряслись, когда он вновь взял в руки утраченное сокровище. Больше сомнений у него не осталось.

Через день он раскланялся с семьей капитана и, удобно усевшись под натянутый над повозкой полог, отправился к своим новым ученикам. Мастер утирал, набегавшие на глаза слезы, и махал высохшей рукой провожавшим его, и уезжал он не так, как пришел в этот дом. Сидел на мягких подушках, опираясь больной спиной о сундук, куда госпожа сложила его и Уджина вещи. Под рукой был ларец, где хранились лекарства от всех хворей, в одном мешочке даже прятался корень двадцатилетнего женьшеня. В шелковых кулях были связаны книги, купленные для Уджина. Госпожа все им собрала с собой: и посуду, и постель, чтоб они ни в чем не нуждались на новом месте. Елень даже хитро вшила монеты в меховую жилетку деда: старое тело совсем не грело, вот и кутался мастер в жилетку из тонко выделанных беличьих шкурок, где в подкладке нет-нет, да нащупывал жесткие кружки монет. Хоть и сулил ему Гиль Имсун достаток во всем, но Елень все же спрятала пару связок монет, вшив их в подкладку. А на поясе висел кошель, в котором тоже были деньги, хоть и немного. Соджун его при госте передал, но тот радостный, что мастер согласился, казалось, даже внимания не обратил на этот кошель. Гиль Имсун спешил, боясь, как бы дед не передумал, натягивал на жердях полотно от палящего солнца, да крепил вещи на телеге. Деду помогли взобраться на телегу, уложили на тюфяк, и повозка тронулась.

И только выехав из города, дед хватится: как же телегу-то они вернут? Имсун улыбнется и ответит, повернувшись к нему на облучке:

— Господа понимали это. Сказали, чтоб вы пользовались и лошадью, и телегой. Возвращать не нужно.

И тогда души старого человека коснется чувство вины: а ведь он, грешным делом, думал, что они рады будут от него отделаться… А они одарили, как родного, хоть и пришел он в дом почти нагим. Дед вздохнул и прошамкал что-то беззубым ртом, отвернувшись. Сердце сжалось от тоски.