— Это же грязная анонимка! Неужели не видно?

— Закури, — показал командир полка на папиросы на столе. И как-то неопределенно кашлянул.

— Спасибо, не курю.

— Давно ты ее знаешь?

— Нет… Но я ее люблю!

— Все сказал?

— Все, — сердито ответил я.

Полковник бросил со злостью на пол окурок и снова закурил.

— Значит, тебе все равно, кому твоя Марлен песенки пела? — строго спросил командир полка.

Мне пришлось еще ниже опустить голову. Неужели эта девушка, Валя, могла так низко опуститься? Я не мог этому поверить. А тот, кто прислал анонимное письмо командованию части, удивлялся, как это командир Красной Армии может писать письма с фронта немецкой певичке. В моей голове творилось что-то невообразимое. Я оказался между двух огней. Валентина чем-то притягивала меня к себе, а певичка не только отталкивала, но я готов был расправиться с ней, как с предателем.

— Фрицам она все же пела, — резко сказал полковник, остановившись против меня. — Это тебе ясно?

Выражение его лица торопило меня.

— Ясно, — угрюмо кивнул я.

— Выбрось из головы эту… если хочешь остаться на батальоне в моем полку.

— Товарищ полковник, я готов воевать рядовым, — по какой-то молодой инерции не сдавался я, несмотря на то что полковник в упор уставился на меня. Он не ожидал этих слов, да и я их тоже не собирался произносить, но получилось как-то неожиданно для самого себя. Слова были сказаны.

— Да… — протянул полковник. — Горяч ты, я вижу!

— Разрешите мне вернуться в роту, — искренне попросил я командира полка.

— Не будь капризным ребенком: это хочу, это не хочу.

Длинный зуммер телефонного аппарата прервал наш разговор. Лапшин подошел к аппарату.

— Не спеши, — сказал он кому-то в трубку. — Докладывай все по порядку и без паники. Ну и пусть гудят… Наблюдайте.