Несмотря на признание немцем поражения в самой жестокой войне, его слова поразили меня. Оказывается, он представлял другой исход войны. «Проиграли» прозвучало для меня кощунственно, да и сказано это было со скрытым сожалением. Оказывается, они надеялись выиграть войну. «Но что было бы тогда?» — хотелось спросить мне немца, у которого на первом плане была мебель, когда еще гибли люди с огне. Но я с трудом удержался. Не стал задавать этот вопрос. Зачем? Другого исхода войны быть не могло! Никогда! «Нет, нет, нет», — твердил я про себя всю войну. Даже при всей силе воображения невозможно представить всего того, что было бы, если бы гитлеровцы вдруг смогли до конца осуществить бредовые идеи фюрера.

— Война не игра, а бойня, кровопролитие, и войну вы не проиграли, а потерпели в ней неизбежное и полное поражение. Другого быть не могло, — со злостью, громко прорвалось у меня. — Никогда! Поняли?.. Никогда!

Немец еще больше помрачнел. Молчал, насупившись.

— Проиграли… А некоторые еще стреляют? — вставил Саук, ожидая от немца ответа.

— Они солдаты, — проронил он. — Борются за фатерланд. Вы как солдаты должны понять их.

— Понять?.. Все ясно, — подвел итог дискуссии сержант. — Фашист он, товарищ капитан. Пошли.

— Я аптекарь, — твердил нам вслед немец.

Как ни старался он отгородиться от войны, скрыть свое раздражение, не показать свою подавленность, ему это не удавалось. Руки у него все же тряслись и губы заметно дрожали…

Третий рейх был повержен. Логово фашистского зверя дымилось в развалинах. До полной капитуляции оставалось несколько дней.

* * *

На ночь рота расположилась в невысоком прибранном ельнике, среди ровных рядов саженого леса, в километре от деревни.

— Не наш лис, — сетовал Тесля. — Та и лисом не пахне.

Крайний дом с крутой черепичной крышей и поднимавшийся над деревней остроконечный конус кирхи, увенчанный не то флюгером, не то петушком, постепенно погружались в вечернюю мглу. Деревня не проявляла никаких признаков жизни.

Потянуло прохладой. Солдаты надевали шинели. Наше положение было не совсем ясным. Командир батальона указал ротам только фронт их расположения. Других команд пока не поступало. Где-то поблизости слышалась вялая стрельба, не вызывавшая никакой тревоги — она ни на кого не действовала после всего виденного и пережитого.

— Что будем делать? — подошел ко мне старший лейтенант Сидорин.

— Окапываться.

— Стоит ли? — пожалуй, впервые усомнился он. — Надо ли рыть окопы, может, всего на одну ночь?

Сидорин не уходил — надеялся, что я отменю свой приказ, и смотрел на меня умоляюще, словно напоминал мне, сколько ему пришлось перекопать за четыре года земли, прежде чем дойти сюда, до этой немецкой деревни. Я его понимал. Мне и самому не хотелось заставлять уставших за день солдат браться за лопаты, но война еще не кончилась. Чтобы не заводить долгий разговор, пришлось спросить: