Марина

Это ее же рук дело, да? Ее.

Чьих же еще.

«Это убийство», – вот это красное словцо, молодец Матвеев, ай, молодец, хорошо для журналистов сработал, но вот он лежит, сцепив руки у сердца, и его трясет, рядом на корточках сидит Муравицкая и орет в телефон. И вот она стоит и смотрит, как трясет Матвеева, как дергаются складки его лица, на руках вздулись жилы, и знаешь, что, Марина, знаешь, что? Это и твоих рук дело, это ты сейчас продлила ему арест, а не кто-то другой. Вот как-то так и получается, что еще вчера ты отстирываешь кровь с мужниной сорочки – а сегодня у тебя подсудимый корчится на скамейке, и судейские-то тебя поймут, конечно, они и не такое видали, наверное. Та же прокурор Грызлова наверняка ввернула бы что-нибудь вроде: «Ну инфаркт, ну и что? Главное, чтоб на заседании не помер, а то позориться же перед людьми». Но судейские ничего не скажут – а вот что тебе скажет совесть?

Сбоку подбегают приставы и – что они делают, что они делают, куда они его собираются нести?!

– Стоять!

– Но Марина Дмитриевна, подсудимый же…

– Стоять, я сказала! На месте!

Вот-вот из рук выпадет папка. Кружится голова. Кто-то рыдает – наверное, Аня. Перед глазами всё плывет.

– Марина Дмитриевна, нам этапировать его надо, опаздываем.

– Марина Дмитриевна, а че он всё еще лежит?

– Марина Дмитриевна, а чего ждем-то?

– «Скорую», сборище одаренных, «скорую», – скрежещет зубами Марина.

– Но скорая уже здесь.

Появляется доктор. Марина пьет воду из полупустой бутылки, которую ей одолжил один из журналистов. Интересно, что на это всё сказал бы Константиныч. Или Дима. Дима бы побеспокоился для начала о ее здоровье, а потом опять нашел бы повод к ней подкатить. Константиныч? Скабрезно бы пошутил.

Марину окружают мрази.

– Инфаркт, – говорит доктор сквозь пленку в Марининых ушах. – Надо срочно в больницу.

– А че, его в «Скорой» не подлатают?