Иногда дорогу преграждал какой-нибудь огромный камень, торчавший из воды. Передняя поверхность такого камня оказывалась плоской, точно отшлифованной; вода, постоянно омывающая ее, не допускала здесь никакой жизни, ни животной, ни растительной, но зато весь этот неуклюжий обломок горы, насколько он был погружен в незнающую отдыха беспокойную стихию, был весь покрыт тонким светлозеленым покровом из мхов, и на этом мягком пушистом ковре лепились, блистая всеми цветами радуги, прекрасные тропические морские розы и морские анемоны.

Фиолетовые цвета развившейся фиалки, розовые, белые как снег, ярко пурпурные цветы на светлозеленом фоне мхов, выглядывали среди длинных, тонких, как волос, стеблей водяных растений, водорослей и крупных листьев, на широкой поверхности которых сверкали мириады водяных капель. Целые лесочки и садочки лепились по граням такого неуклюжого утеса великана.

А кругом в прозрачных водах шныряли пестрые блещущие то серебром, то золотом, рыбы, ползали раки, большие жуки и пауки, цеплявшиеся своими длинными ножками за все, что ни попало, и нередко платившиеся за это, так как цепкия клешни раков всюду их подстерегали. В этих гротах кишела разнообразная жизнь, тысячи живых существ день и ночь играли друг с другом, охотились друг за другом, вступали в бой, побеждали и были побеждаемы, носились по воде и уносились водою.

Большая часть этих явлений была уже знакома Аскоту, Антону же, все это было ново; он словно попал в сказочный мир фей. – Смотри-ка! Смотри-ка! – восклицал он поминутно.

Даже и простые матросы были очарованы этим великолепием, невольно они складывали весла и любовались роскошными клумбами цветов, или пытались поймать игравшую кругом лодки рыбу, и громко хохотали над каким-нибудь раком, становившимся на дыбы и неуклюже размахивавшим своими клешнями.

Лодка шла все дальше и дальше, минуя постоянно открывавшиеся по сторожам главного протока боковые ходы и узкие полутемные каналы, из которых вылетали потревоженные большие водяные птицы, испускавшие громкие, не то испуганные, не то гневные крики. Их гнезда, сплетенные из камыша, ютились в трещинах скал, на недосягаемой для воды высоте; видно было, что в некоторых из них самки сидят на яйцах, из других высовывались на длинной шее головы неоперившихся птенцов.

– Хотелось бы заглянуть в какое-нибудь из гнезд! – воскликнул Аскот.

– Нет, нет! Не делай этого! Самка в таком случае улетит и никогда не вернется в потревоженное гнездо.

– Твои инстинкты хозяина простираются даже на хищных птиц, – засмеялся Аскот в ответ на это замечание Антона. – Но будь покоен, глаз смертного никогда не заглянет на эту высоту, туда не достигнет ни рука, ни нога человеческая.