– А может, мой арест станет той искрой, которая подожжет сухой хворост.

Уверенность, звучащая в ее словах, наполнила меня странной яростью.

– Почему ты так решительно настроена поджечь этот город?

Мегара склонилась вперед:

– А почему ты так решительно настроена сохранить его? – Она вытянула вперед руки ладонями вверх, и в ярком свете лампы я увидела ее натертые наручниками запястья. – Я не единственная, кого они собираются вздернуть. Настанет и твоя очередь. Ты действительно хочешь, чтобы тебя повесили? Стрелять в простых людей, допрашивать заключенных девушек, говорить вдовам, что они не могут получить вторую продовольственную карточку из-за результатов теста? Подумай об этом.

Запах, исходящий от нее, от этой тюрьмы, слишком резко ударил мне в ноздри.

– Я бы предпочла, чтобы меня повесили за сохранение порядка, а не за его разрушение.

Улыбка Мегары расползалась на ее лице, подобно трещине.

– Жаль, – сказала она. – Мой путь веселее.

«Веселее».

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз смотрела на свою медаль стражника и чувствовала за нее гордость.

Я сжала в кулаках бумагу, которую держала под столом.

– Так вот почему ты занимаешься этим? Потому что это весело?

Лицо Мегары исказилось гневом:

– Нет. Я делаю это потому, что страна заслуживает лучшего. Потому что мой отец истек кровью на улицах во время резни в Саутсайде. Потому что моя мать была арестована за то, что осмелилась сказать правду.

– Режим никогда не мешал говорить правду о массовых убийствах при Триархах, – огрызнулась я.

Мегара прыснула слюной в ответ.

– Резня в Саутсайде была не до Революции. Это случилось после.

Я пристально посмотрела на нее. Стражник позади нее стоял неподвижно и невозмутимо, словно статуя.