– Император сдался! – Кто-то вне поля его зрения подхватил зов. Прошло несколько секунд, прежде чем Чонхо осознал смысл слов, а также скрывавшуюся за ними истину.

Со скоростью потока воды, прорывающей дамбу с последней каплей дождя, улицы вдруг заполонили люди. Чонхо в один миг окружили сотни, потом тысячи, десятки тысяч людей. Все обнимались, пели, плакали и скандировали «Мансе». Прежние незнакомцы сразу узнавали в лицах друг друга родные души. Болезненно острое чувство всепоглощающей любви охватило все существо Чонхо. Откуда и к чему был этот наплыв чувств, оставалось неясным. Возможно, такова природа всякой большой любви. Он не мог сдержать это ощущение в себе и расплакался во весь голос. С этими слезами исступленного восторга к нему пришло осознание, что он в жизни никогда прежде не знал истинного счастья. Горло сомкнулось от привкуса соли. Слезы мешали видеть. И он с готовностью отдал себя этому отчаянному чувству новообретенной свободы.

Раскаленное добела солнце смягчилось и наконец засияло огненно-рыжим светом, а потом уступило место звездам, которые озарили своим легким сиянием разгоряченную землю. Празднества продолжались всю ночь. Тюрьмы и камеры покидали один за другим политзаключенные. Когда толпа все же начала расходиться, Чонхо отправился к Мёнбо. Наставник обнял его, будто встречал собственного сына. Мёнбо вплоть до рассвета навещали активисты всех мастей.

К утру весть о том, что император Японии объявил о капитуляции, достигла даже самых отдаленных провинций. Вся страна явственно ощутила независимость. От криков и плача на улицах закладывало уши, но сидеть дома, лишая себя возможности приобщиться к общему ликованию, было просто невозможно. Чонхо в первый раз за двадцать лет покинул дом Мёнбо безо всякого страха. Он больше не был ни попрошайкой, ни преступником в розыске. Теперь он был просто человеком, таким же, как и все. Все корейское общество – правые, левые, господа, нищие, студенты, даже мясники и проститутки – упивалось восторгом, который охватывал каждого с равной силой.

В толпе разодетых в лучшие одежды людей, машущих самодельными флажками Кореи, он вдруг заметил женщину и остановился как вкопанный. Она выглядела изможденной, одутловатой, гораздо старше своих лет, намного старше самого Чонхо. Но что-то в ее лице напомнило ему о 10-летней ученице куртизанок, которую он когда-то знал. То была Лилия.

– Чонхо! Ты вернулся! – взвизгнула Яшма, распахивая ворота. Она восторженно запрыгала на месте. – Боги, глазам своим не верю! Я думала, что больше тебя никогда не увижу!