Еще и потому, что они никогда не могли понять, нужно ли им в ту сторону или в эту и где вообще эта сторона, а где та? Их шеи измучились вертеться туда-сюда, в глазах застыл вечный вопрос, а они сами, потерянные, бредут то туда, то, как будто подхваченные порывом ветра, спотыкаясь, разворачиваются сюда. С обеих сторон того, что все называют границей, раскинулось небо, и их взгляды, устремленные туда, никак не могут различить в нем границу – то ли они заблуждаются, то ли они и есть те люди, которые перескакивают через границу.

И вот они сидели там, отягченные думами, заблудшие странники, взволнованные писатели, и говорили друг другу: «Послушай, приятель, время и пространство перепутались внутри меня. Иногда я совсем не могу понять, где я и какая сейчас юга» [169].

Они среди своего безлюдного леса, в своих пустых залах и потому не замечают, что, утащив их стулья, заявилась новая публика.

Было столько народа и столько патриотизма, что нехватка стульев была делом обычным.

Но в тот день Бишану из «Тоба-Тек-Сингха» вздумалось бунтовать. В другие дни его вращающаяся драма шла своим чередом, а сегодня он как будто был совершенно опьянен желанием сорвать танцевальный спектакль на границе. Что уж теперь рассуждать о том, почему день за днем обе драмы шли параллельно, каждая по своему пути, а однажды им взбрело в голову столкнуться? Просто все началось с Бишана, и никто ничего не замечал, было только видно крутящийся смерч и красные потоки, выписывающие круги, – все это приводило в смятение сцену Вагаха. Сверху раздавались приказы: «Немедленно схватить мятежника!», но ведь для этого нужно его увидеть, правда? И если не смогли поймать тогда, смогут ли теперь?