Маме принесли чай.

Зеленая деревянная дверь была открыта. Дети, старики, молодежь – все собрались. На двери было написано «Оборудование для крикета», и внутри было оборудование для крикета. Столетний старец сидел там, и если бы кто-то понимал их разговоры, то, наверное, записал бы. Длинные, запутанные, полные молчания. Иногда только одно слово, ни начала, ни конца. Слова, про которые, как и про людей, собравшихся в зеленом деревянном лахорском доме, было невозможно сказать, пришли они снаружи или изнутри.

Гурдаспур… Хошиарпур… Лаялпур… Даска… Даска в ста километрах от Лахора… Мы в моузе Кот-Халифа… Сестра в Раджпуре, Патиала… Да-да, я хорошо помню Шекхупуру… Гуджранвала каждый день на телефоне… Шакаргарх разрушен… Да, он сидит на рынке Сутар-Манди… долгих лет, сынок… О Сабихе и не спрашивай, эту рубашку прислала она, в ней и умру… Катра Муншиян уехал в Лудхиану… Бхаййаджи, Кхалу, Маму-врач, Чача ушли… мой дом – твой дом, живи с нами, храни тебя Господь, это твоя дочь… подойди.

Положил руки на голову Дочери, погладил, замер.

– Теперь уж кто где, – сказал столетний старик.

– Почему вы плачете? – смеясь спросила Мама.

11

– Сэр, ее дочь разозлилась.

– На что?

Это был телефонный разговор между Рахатом Сахибом и пакистанским послом, находившимся в Дели. С одной стороны провода с треском подбирались опасные языки пламени, а с другой – мямлил сдавленный шепот.

– На чиронджи.

– Я вас что спрашиваю? А вы там чиронджи жуете?

– Нет, сэр, их будут есть хиджры.

– Что? – По проводу побежали такие электрические разряды, что Рахата Сахиба чуть не ударило током.

– Она привезла их для каких-то хиджр.

– Хиджр? Теперь будем обсуждать это в наших государственных ведомствах?

– Сэр, они обсуждали это между собой. Мол, пойдем сейчас.

– Кхиджрам?

– Нет, домой. Им нужно было пойти домой.