– Сочиняешь, – отважился кто-то.
– Да, в это трудно поверить. Такое было время.
– А икота? – спросил игрок, который икал. Ни он сам, ни другие не заметили, что икать он перестал.
– Она и не икала вовсе.
– Да ладно, что за шутки! Несмешно.
– Никто и не смеялся. А Наваз Бхаи обливался слезами. Говорил, что не было никакой икоты. А икать она стала, чтобы научиться правильно падать.
– Когда в нее выстрелят? – В голосе спрашивающего читалось недовольство, как бывает, когда кажется, что ты что-то начал понимать, но вдруг это понимание выдергивают у тебя из-под ног, как ковер, и ты падаешь ничком.
– Да.
– В нее выстрелили? – прошептал кто-то.
Бэтсмен, который икал в начале, издал странный звук.
– Не смейтесь, – сказал он. – Мне кажется, пуля была выпущена в каком-то другом веке и предназначалась кому-то другому, но она не осталась в том веке. А продолжает убивать тех, кто родился позже. – Его голос дрогнул.
– Хватит! – рявкнул капитан. – Что за настроения перед матчем?
В том матче икавший бэтсмен поставил свой личный рекорд в результате 105 нот-аутов.
После 99 ранов, когда он выбил шестерку и мяч перелетел павильон, он подпрыгнул, исполнил торжественное сальто, упал на питч, как будто и не упал вовсе, а просто лежал, восторженно глядя в небо и протягивая ему биту в знак дружбы.
26
26
Если хочешь расслышать, как кто пищит, становись комаром, хочешь быть влажным – стань облаком, хочешь пободаться – стань главой государства, танцевать – ветром, оплакивать свою судьбу – чьим-то хвостом, течь, как река, – Мамой, метаться, как загнанный зверь, – Дочерью, а если хочешь остановить рассказ – давай сюда, потому что рассказ не заканчивается, но может остановиться.
Если хочешь расслышать, как кто пищит, становись комаром, хочешь быть влажным – стань облаком, хочешь пободаться – стань главой государства, танцевать – ветром, оплакивать свою судьбу – чьим-то хвостом, течь, как река, – Мамой, метаться, как загнанный зверь, – Дочерью, а если хочешь остановить рассказ – давай сюда, потому что рассказ не заканчивается, но может остановиться.
Но рассказ может двинуться дальше, песок, бабочка, птица, старуха, кулек или молодуха – они не знают преград. Да, у них не осталось никаких записей, на которые можно положиться. Нет ни статуи, ни свадьбы, ни тюрьмы, ни визы – ничего, что бы свидетельствовало хоть о чем-то из этого. Что-то не было записано никогда, что-то сгорело дотла в грешном огне, вспыхнувшем от рук человека.
Но рассказ может двинуться дальше, песок, бабочка, птица, старуха, кулек или молодуха – они не знают преград. Да, у них не осталось никаких записей, на которые можно положиться. Нет ни статуи, ни свадьбы, ни тюрьмы, ни визы – ничего, что бы свидетельствовало хоть о чем-то из этого. Что-то не было записано никогда, что-то сгорело дотла в грешном огне, вспыхнувшем от рук человека.