Однако всего через три месяца началась революция, и Хомейни изгнал шаха, положив конец двум с половиной тысячам лет монархии. Часто говорят, что враждебность основывается на незнании, но страх Грина перед исламом возник не из-за незнания, а, напротив, из-за знания и восхищения. «Эта безмятежная спокойная уверенность не должна нас вводить в заблуждение, – пишет Грин 13 октября, все еще находясь в Иране. – Это старый Восток, который угрожает нашему западному миру, полному неопределенностей».

То, что великие державы называют настоящей политикой, жертвуя правами человека ради своих интересов – как это произошло в Дохе при взаимодействии с талибами, – в конечном итоге неизменно оборачивается против них самих. Возможно, Грин опасался ислама, потому что всю жизнь вглядывался в человеческую душу. Он знал, из каких темных глубин поднимается ненависть, как это показано в его «Левиафане» или «Адриенне Мезюре». В отличие от секулярного общества он сразу осознал, что для Востока и Америка, и Советский Союз принадлежат к христианскому миру. В январе 1980 года, когда пятьдесят тысяч русских оккупировали Кабул, Грин предсказал, что непосредственным результатом этого кризиса станет объединение всего ислама против всего Запада. С точки зрения Грина, человека, пережившего обе мировые войны, это могло означать только одно – угрозу Третьей мировой войны в Афганистане. И разве он не оказался прав? Спустя сорок лет афганцы все еще находятся в эпицентре этого конфликта. Мир не ограничивается Европой – поле битвы может располагаться и в двух тысячах километрах к юго-востоку и распространяться оттуда все дальше и дальше: Сирия, Ирак, Ливия, Йемен, Ливан, Мали, Кашмир, Сомали, Нигер, Алжир, Узбекистан, Чечня, Нагорный Карабах, Украина и, как всегда, Иерусалим. Как Восток в начале Второй мировой войны, мы можем оказаться на периферии, где все еще кажется спокойным, даже если уже происходят первые теракты и лодки с беженцами прибывают одна за другой.

236

Не проходит и дня с начала нашего путешествия в неизвестность, как начинается тревога: «Пожалуйста, соедините меня с дежурным врачом», потом вторая очередь ожидания у авиакомпании, и все это из Албании, где каждая минута стоит 1,59 евро, а ведь мы всего лишь пересекли пролив. Бесчисленные СМС продолжают приходить: «Отменен», «Задержан», «Отменен», «Задержан» – это стало нормой. «Что за эгоистичный поступок», – скажет мой муж, узнав, что я решила сбежать от массового туризма с выздоравливающим сыном, вместо того чтобы просто наслаждаться спокойствием у моря. И он будет прав: температура 38,6; и мы находимся вне системы. Мы мчимся на первом же пароме, который еще успеваем поймать, чтобы не попасть в албанскую больницу, и я достаю фотоаппарат из недавно купленной сумки. Встаю на колени и, настраивая фокус и освещение, задумываюсь: почему сон только усиливает красоту, даже если она уже совершенна? Как мать, я убеждена, что все остальные пассажиры так же зачарованно смотрят на моего сына, который, словно статуя, неподвижно сидит, прислонившись к стене каюты. Или это моя тревога заставляет его черты запечатлеться в моей памяти, как угольки в огне, и потому эта красота кажется почти неземной?