Лаконично, пусть и в восторженных словах, с дерзкой трансцендентностью, Юнгер описывает тот же процесс, что и Надаш в своей «Собственной смерти», и добавляет еще одно наблюдение: «Как ребенку даны органы, облегчающие рождение, так и человек имеет особые органы для восприятия смерти, развивать и усиливать которые – задача богословской практики. Где это знание блекнет, там распространяется своего рода идиотизм в отношении смерти, обнаруживаемый как в возрастании слепого страха, так и в не менее слепом, механическом презрении к смерти» [83].

Меня не было рядом, когда умерла моя мать; по прикидкам врача, который констатировал ее смерть, я опоздала на двадцать-тридцать минут. Ее кожа была еще теплой, не успевшей побледнеть. Никаких признаков борьбы – напротив, она спокойно лежала на спине, правая рука с расслабленными пальцами покоилась на животе, левая мирно лежала рядом с телом, а морщины чудесным образом исчезли с ее лица. Уже последние два-три дня она говорила с нами, словно издалека, обращаясь по очереди к каждому из нас, и тех, кто был далеко, она просила позвать к телефону, чтобы еще раз услышать их голоса. Это было прощание, которое, после долгой борьбы за жизнь, казалось, давалось ей удивительно легко. Она уже не понимала наших шуток. Взгляд, который она бросила на нас, когда мы пожелали ей спокойной ночи, и рука, которой она махнула нам, когда мы выходили из комнаты, были лишены страха. Она отправилась в путь с любопытством. Теперь я знаю, я уверена: это было удивление ребенка, неожиданно возвращающегося домой к матери. Серен Кьеркегор, процитированный Грином 23 июня 1975 года: «Бог существует. Так сказал мне отец. Значит, так и есть».

234

Я думала, что его отец уже рассказал ему все – от обморока на улице до пробуждения в реанимации. Но теперь я понимаю, что его еще можно удивить.

– Я? – спрашивает он, словно не может поверить. – Что, правда?

На каком-то глубинном уровне он уже осознал случившееся, за несколько дней узнал больше, чем другие за пятьдесят лет. Сознание, однако, принимает это постепенно. Каждый, кто достиг чего-то великого, сдал трудный экзамен или завоевал любовь, знает это чувство: ты вроде бы должен быть освобожден, но ощущение освобождения не приходит. У него болят кости, суставы, органы, даже кончики пальцев. Возможно, освобождение – это не то, что мы себе представляем; это не радостное ликование, а скорее побег, где преобладает шок и, прежде всего, усталость. Если это так, то, вероятно, и моя мать на смертном одре узнала больше, чем за предыдущие восемьдесят лет. Однако ее сознание уже никогда не успеет охватить этот опыт.