Тем не менее мы наслаждаемся тем, что остаемся вдвоем, и, кажется, смиряемся с мыслью, что третий теперь всегда будет отсутствовать. Так же как и я отсутствую, когда они двое остаются вместе. Fermé pour toujours [84] – такие слова были написаны на двери лучшего бара Бейрута, «Шиллер», в один из моих визитов. Этот бар, с его нюрнбергскими сосисками и худощавой хозяйкой, которая ночами слушала песни Марлен Дитрих, словно воплощал в себе вечность – pour toujours. Это было как раз о ней, немецкой изгнаннице среди утонченных ливанцев, которые, словно сомнамбулы, смотрели лишь на настоящее, как будто могли этим отогнать войну. После закрытие «Шиллера» сыграло значительную роль в разрыве с моим ливанским парнем и, таким образом, косвенно привело к моему браку и всему, что за ним последовало, создавая своего рода вечность.

Когда пара расстается после двадцати лет совместной жизни, а семья распадается, это не просто расставание, а разделение, вынужденное и болезненное; в нем нет ничего добровольного, особенно для детей, да и даже для самих родителей, независимо от того, кто принял решение или было ли достигнуто согласие. Это похоже на ампутацию, как мне кажется, и я даже не под наркозом. Часть тебя отрезают, отрубают и потом, в наказание, постоянно напоминают об этом – в каждом СМС, каждом письме, каждом звонке, которыми вам все еще нужно обмениваться как родителям. Ему, кажется, тоже нелегко, если смотреть сквозь туман злости и агрессии. Единственное, что помогает выдержать эту боль, – это привыкание, изнашивание чувств, то есть осознание неизбежности, которое приходит лишь с течением времени. Много раз пытаешься, и в конце концов именно безнадежность помогает вставать по утрам. Иронично, но причиной окончательного разрыва стал именно ребенок – тот, ради которого вы слишком долго оставались в браке. У постели больного так или иначе ссора должна была прекратиться.

И жизнь продолжается, всегда продолжается, и каждый миг счастья приходит неожиданно – это его главное условие. После ужина мы идем по улице, которая проходит над пляжем, в поисках кафе с мороженым или хотя бы мороженого на палочке. Днем мы провели у моря в уединении, а теперь оказываемся среди шума сигналящих автомобилей и туристических автобусов, среди предложений экскурсионных туров, пунктов проката автомобилей, баров и ресторанов. Когда это курортное поселение начало разрастаться, никто даже не подумал о тротуарах; старейшая таверна здесь с 1986 года, а теперь на ее месте предлагают гидроциклы, параглайдинг и караоке. Вдруг даже у сына пропадает желание съесть мороженое, когда между зданиями открывается проход, ведущий в темную бездну. На пляже больше не слышно шума и видно лишь белые гребни волн, серп луны настолько узок, что не бросает лишнего света на звездное небо. Мы ложимся рядом на песок. Я с облегчением осознаю, что не растеряла здравый смысл и спонтанно, как и должно быть, желаю своему ребенку здоровья, а не чего-то несущественного – ведь падающая звезда может и подарить свободу, но и устыдить, если потратишь желание на мелочи. Мы больше не разговариваем, каждый смотрит в небо, погруженный в свои мысли, но при этом чувствуем, что нас связывает нечто большее, чем просто любовь; больше, чем обычное чувство, – нас связывает природа, мы ее творение, такое же материальное, конкретное, как песчинки, на которых мы лежим, как вода, как кровь или деревья. Вопреки тому, что говорится в Коране, мужчина и женщина любят друг друга лишь для того, чтобы жизнь продолжалась, и это – ее единственный смысл.