Нет, думаю я, сейчас человечество меня не интересует.

240

Я с завистью наблюдаю за тем, как в новом романе Хегеманн, как и в западных мегаполисах вообще, мужчины и женщины свободно и непринужденно выражают свои желания, – при этом предпочитаю читать о женском начале, которое в каждой своей инкарнации соединяется с творческим духом. Вместо беседы с Джудит Батлер я бы охотнее обсудила с Жюльеном Грином мистическое единение, где дарение и принятие сливаются воедино. Я бы призналась в своей скованности, которая обусловлена не столько моим иранским происхождением, сколько тысячелетиями одомашнивания. Оффенбах, который читал у Якоба Беме о том, что первый человек был одновременно мужчиной и женщиной, должен был бы присутствовать при нашей с Грином беседе. «Оффенбах! – воскликнул бы Грин при встрече. – Как приятно видеть вас снова и знать, что вы все еще интересуетесь моими темами!»

В своем дневнике Грин теперь почти на каждой странице пишет о вере, что когда-то вызывало насмешки критиков, утверждавших, что для понимания его текстов нужно «как минимум духовное посвящение». Но, поскольку я читаю дневник в обратном порядке, у меня создается впечатление, что Бог становится для Грина все важнее. Под конец своей жизни моя мать только делала вид, что радуется Корану.

Во время нашего разговора я бы указала на мудрость суфиев, которые считают, что любящий Иисус, будучи Сыном, одновременно воплощает собой женственность. Отсюда его безбрачие, а также андрогинность на самых ранних изображениях. Грин, вероятно, ответил бы, что, конечно же, в каждом человеке присутствуют и мужское, и женское начала, и осознание этого не только обогащает личность, но и делает творчество более гибким, свободным и глубоким. «А как же сексуальность!» – воскликнул бы Оффенбах. Возможно, я бы осмелилась спросить его, испытывал ли он, будучи столь счастливо женатым, любовь к своему полу. Я уверена, он бы понял, что это вопрос не интимный, а религиозный.

Грин, несмотря на свою строгую веру («Во Франции двести сорок тысяч абортов в год, это двести сорок тысяч убийств!»), не скрывал свою гомосексуальность. Наслаждение и страсть намного сложнее, многообразнее и таинственнее, чем это позволяет церковь, будь то страсть между двумя людьми или стремление к Богу. «Кто-то однажды сказал мне: „Вопреки общепринятому мнению, я верю, что гомосексуалы благословлены Богом“. – „Однако, – возразил я, – под конец такие люди остаются одни, не создав семьи. И это одиночество тяжело переносить“. Он ответил: „Нет. Я не одинок, я с Богом“. – „Быть с Богом – это не только привилегия гомосексуалов. Женатый мужчина тоже может ощущать присутствие Бога и быть с Ним наедине“. – „Нет. Он наедине со своей женой!“ – ответил очень серьезно он – человек, который был женат» [87].