А что насчет великих философских вопросов, значимых произведений музыки, искусства и литературы, изобретений и открытий, государственных деятелей и мировых политических конференций? Разве они, чье значение простирается за пределы человеческой жизни, не объективно важнее, чем мой больной сын, моя умершая мать, мой дряхлый отец, моя неудавшаяся семья? Может быть, именно в этом заключается главный критерий для распознавания важного – будет ли оно считаться важным завтра или хотя бы в двадцати метрах от нас? Но тогда самые странные и неловкие, самые нежные и мучительные моменты жизни не попадут в эту категорию.

Я снова прерываю свой алфавит, чтобы дочитать объемные мемуары Петера Надаша – 1300 страниц, а параллельно начинаю его «Параллельные истории» – еще 1700 страниц. Господи боже, да этот человек просто одержим – хотя, наверное, он счел бы мои слова комплиментом. Складывается впечатление, что он очень серьезно относится ко всему, что случилось с ним в детстве. А в «Параллельных историях» он с удивительной дотошностью описывает мастурбацию охранника, которого вскоре после этого линчуют сбежавшие каторжане. Да, это важно – литература должна о таком рассказывать, хотя вне контекста войны эпизод с мастурбацией был бы совершенно незначительным. Любое переживание связано с конкретным местом, каждый взгляд – с парой глаз, которые однажды закроются навсегда.

Так важны ли для меня сейчас воспоминания Петера Надаша? Он сам рассказывает, как был оторван от мира, даже от жены и детей, когда думал, что умирает. У моей матери, казалось, было нечто подобное, когда она прощалась с нами. Это ощущалось как рана: в конце, когда ее душа покидала тело, человек, с которым она засыпала рядом шестьдесят лет, три дочери, внуки, большая семья, вокруг которой вращалась ее жизнь, – все это, казалось, утратило для нее значение. На прощание, за каких-то пять часов до последнего вздоха, она махнула нам рукой почти небрежно, возможно, еще с некоторой доброжелательностью. Мы думали, что увидим ее утром. Она же на это не рассчитывала.

Что важно в общем смысле, вероятно, можно измерить. Есть критерии, по которым можно определить, что голод в субсахарской Африке заслуживает большего внимания, чем коалиционные переговоры в Баден-Вюртемберге, а «Одиссея» значительнее всего, что мы можем придумать в наши дни, даже если с небес все может казаться одинаково незначительным на этой одной из бесчисленных планет. Но все меняется, когда в вопрос добавляются два слова: «для тебя» и «сейчас».

И не стоит упрощать: капля розового масла или груша, съеденная четыре дня назад, – разве они принесли в твою жизнь больше, чем мимолетные приятные ощущения? Если бы я каждый день применяла один и тот же критерий, оценивая, что важно для меня, как центра мира, то последние три месяца писала бы исключительно о силе крошечного, практически бесформенного возбудителя, которого в прежние времена назвали бы демоном.