«Такие затяжные состояния не редкость, – говорит врач с непозволительно спокойным видом, – один-два процента людей сталкиваются с усталостью, подавленностью, потерей вкуса и периодической легкой температурой». Но в конце концов, обещает он, с вероятностью в девяносто девять процентов, мой ребенок снова будет бегать, смеяться, есть и спать, как прежде. Но девяносто девять процентов – это не обещание для матери, особенно если ваш чертов «переломный момент», через который мой ребенок прошел уже дважды, как будто находится в самом сердце горного массива! Чтобы воспринимать что-то еще, в некоторые дни мне приходится сводить настоящее к минимальной единице – к одному-единственному укусу или аромату, который сначала ощущается в носу, потом раскрывается на небе, – всего лишь на долю секунды, максимум на четверть, пока я подношу стакан к губам и пью воду, которая на этот раз пахнет не только лимоном и мятой, но и розами. Вечность невозможно измерить даже в десятых долях секунды. Когда я упускаю ее, остаются только книги, которые помогают мне справляться с этой горечью, помогают больше, чем молитва – или как молитва.

242

Из множества книг, начинающихся на букву K, я сразу хватаюсь за том Квиринуса Кульмана, чтобы узнать что-то о молодой женщине, которая стояла на коленях на площади и каждые несколько шагов падала ниц перед Богом, – ведь и этот поэт эпохи барокко считался религиозным фанатиком. Однако вскоре я понимаю, что это была глупая затея. Я надеялась заглянуть в растревоженную душу, а нахожу лишь бесконечные страницы стихов в одном и том же тоне: «Все испытания я превозмог, ведь послан был тобой, Бог» [88]. И так на десятки страниц подряд – одна строфа за другой, возвышенные речи, полные благочестивых рассуждений, от которых я в конце концов вздыхаю с досадой и думаю, что если кого-то и следует изолировать, так это Кульмана. Вместо того чтобы продолжать мучить себя догматическими текстами, я решаю вытащить отца на прогулку, заявив, что его внук старается подняться на ноги исключительно ради него. Сыну я говорю обратное, и когда обман раскрывается – мы уже на улице.

* * *

Думаю, когда Спайк Ли начинал свой творческий путь, он вовсе не собирался снимать фильмы для всей семьи, от 9 до 99 лет, как раньше писали на коробках с настольными играми. Сегодня же даже малыши могли бы понять его фильмы: добрые персонажи танцуют, а злые корчат гримасы. И снова возникает вопрос: не требуют ли сегодняшние реалии той самой однозначности, которая, по сути, отрицает искусство? Однако карикатуры, которые Спайк Ли рисует на «хозяев жизни», никак не противостоят современному национализму. Только одна сцена действительно меня потрясает: в ней белый персонаж предсказывает – а черный считает абсурдом, – что кто-то вроде лидера Ку-клукс-клана, в котором угадываются черты Большого Ребенка, мог бы стать президентом. И вот уже звучит лозунг «Америка прежде всего». В титрах показаны кадры из Шарлотсвилля, и появляется тот самый Большой Ребенок.