Есть еще кое-что. Ночью я прочитала у Бориса Цирюльника, что можно испытать ощущение, как будто смотришь на себя сверху, даже без опыта околосмертного состояния. Возможно, именно поэтому мотив вознесения на небо встречается так часто. Дети, подвергшиеся насилию, изнасилованные женщины или выжившие в концлагерях описывают, как их сознание отделяется от тела, и они наблюдают за происходящим откуда-то сверху. В нейропсихиатрии это называется автоскопией, что, по-видимому, является довольно известным термином. Одно воспоминание о таком опыте активирует нейронную сеть в левой височной доле, и, когда смотришь на соответствующее изображение, затылочная доля, которая отвечает за визуальную обработку, потребляет значительно больше энергии. Лимбическая система также активируется при сильном чувстве восторга.

Нейронная сеть, височная доля, затылочная доля, лимбическая система – для нейропсихиатров это привычные термины. Все можно объяснить, и если что-то пока не поддается объяснению, – значит, человечество еще недостаточно исследовало. Противоречит ли это существованию Бога? Цирюльник пришел к вере через науку. Даниэль обессилел и рухнул, когда свет стал недостаточным для хороших фотографий, и на спуске к базовому лагерю его пришлось поддерживать и частично нести, как старика. Он прислал мне фотографию, которую сделал один из его спутников под вечер. На ней он выглядит довольно растерянным – это Даниэль, а не его спутник, который, как говорят, был очень набожным.

283

Снова через Штадтвальд, только теперь под холодным непрекращающимся дождем. Когда все начиналось, была еще весна, хоть и субтропическая, а теперь листья уже желтые и красные. Врач обещает: осталось немного, и все будет хорошо. То же говорит и Господь: осталось немного, и все будет хорошо. Ты веришь обоим, потому что иначе нельзя. В конце концов, у врача есть результаты анализов. А Богу нужно верить вопреки разуму.

284

«Порой Альберто мучил свою мать, но делал это с уверенностью, что ее нежность никогда не иссякнет. Ему казалось невозможным, чтобы мать, которая его защищает, могла нуждаться в защите, ведь для него она была незыблемой и вечной». Применимо ли это к отношениям дочери с отцом?

Каждый раз я удивляюсь той суровости, на которую способна в отношении него. Конечно, то, что он иногда делает или говорит, способно вывести из себя любого; с возрастом его упрямство, гордость и неразумность только усиливаются. Но именно я, дочь, одергиваю его строго, как воспитательница.

После очередного обморока отец признал, что больше не может жить один. Я организовала встречу, чтобы найти пару беженцев, желательно говорящих на фарси, которые бы поселились у него, помогали ему с покупками, иногда готовили или что-нибудь чинили. Однако отец не захотел убирать ни свернутый ковер, ни журнальный столик, ни шкаф, ни стул, ни картину, ни книги, даже пустую рамку для фотографий из гостевой комнаты, которая после отъезда дяди превратилась в склад.