В последней сцене мы видим сына в воспоминаниях, сидящего за воскресным обедом между братьями. Аль Пачино выглядит настолько молодо, насколько позволяет грим – его герою лет двадцать или чуть больше, примерно столько же, сколько было его отцу, когда тот бежал в Америку. Пока братья ждут отца, я думаю: интересно, насколько состарят де Ниро? Наверное, у него появятся седые волосы и борода… Но отец на экране больше не появляется.

285

В этом году я так часто упоминаю сон, благословенный сон, что можно легко представить себе и бессонницу, которая его сопровождает. По натуре я сова, однако порой уже в десять вечера не могу удержать глаза открытыми – настолько утомительными становятся дни, и если я совершаю ошибку и, вместо того чтобы выйти на свежий воздух, начинаю читать книгу, особенно в кровати, то спустя несколько страниц я уже начинаю клевать носом. Примерно около часа или двух ночи я просыпаюсь, беру ту же книгу, надеясь, что она снова поможет мне уснуть, как несколько часов назад. Но сон не возвращается, сколько бы страниц я ни прочитала – кажется, книга сопротивляется тому, чтобы быть лишь средством для сна. В результате в этом году я читаю чаще, чем сплю. «Вера в высшую силу, которая следит за нами и охраняет нас, – это способ приспособиться к чуду жизни и страданиям, которые идут вместе с ним, – говорит сегодня ночью Борис Цирюльник, предлагая другой опиум, который существует наряду с литературой и искусством. – Мы приспосабливаемся к страданиям настолько, насколько можем».

Ах, если бы я продолжила читать Лесаму Лиму, то, возможно, уже погрузилась бы в сон. Но прозрения Цирюльника заставляют меня переворачивать страницы одну за другой – благодаря его мысли о том, что уже маленький ребенок защищается от мира с помощью своего воображения. Эта идея напомнила мне замечание Лесамы: ранняя смерть отца дала ему ощущение того, что он позже назвал «стук отсутствия»: «Отсутствие отца с детства сделало меня чрезвычайно чувствительным к присутствию образов. Не владея языком, ребенок заполняет свое окружение предметами, которые символизируют защищающую мать, пока ее нет рядом, например, пустышкой или одеялом». Да, это первые ритуалы материализации: пустышка и одеяло как начало религии, отсутствующая мать как первая платоновская идея.

Как только ребенок начинает говорить, он заменяет предметы, символизирующие мать, фантазийными образами и рассказами, а также песнями, молитвами или стихами, которые успокаивают его и вселяют уверенность. Ни одна мать не может быть рядом всегда, как и Бог в будущем не будет всегда рядом. Важна сама идея того, что мать всегда возвращается, ведь это закрепляется в памяти. Если ребенка рано, резко и навсегда оставить, он не может создать себе «эмоциональный заместитель», как называет это Цирульник, имея в виду предметы, вызывающие успокаивающие воспоминания. Тогда ему часто ничего не остается, кроме как научиться успокаивать себя самому: он может качаться взад-вперед, кружиться на месте или причинять себе боль. Например, Лесаме Лиме остался сиротой в восемь лет. «Если ребенок не учился понимать, что вещи продолжают существовать, даже когда он их не видит, он не может представить себе иной мир, кроме воспринимаемого напрямую». Получается, не только вера заложена в природе человека, но также искусство, театр, музыка и литература, поскольку они с точки зрения нейропсихиатрии являются эмоциональными заместителями. Это определенно справедливо для книг в моем книжном шкафу. Отсутствие Бога – часть религии. Но если он никогда не возвращается, человечеству остается только успокаивать себя самостоятельно, качаясь взад-вперед, вращаясь на месте или причиняя себе боль.