Не поднимая головы, она откладывает лиф в сторону и вставляет новую нить в игольное ушко для подшивки.

Швейная машинка пыхтит: чух-чух. Мать не отрывается от ткани, проходящей под ухоженными ногтями, с тем же перламутровым лаком для ногтей, которым она пользуется всю жизнь.

– Ты перестала посещать психиатра, – говорит она, убирая ногу и вытягивая ткань. – Я сразу вижу.

Она прекращает шить. Смотрит.

Раньше то, что она сказала, как сказала, меня всегда унижало. Почему я не видела на ее лице страха так ясно, как сейчас? Эту пожирающую боль.

Я вытягиваю из-под стола стул. Она вздрагивает, словно я нарушила границу.

– Я все хочу, чтобы история закончилась по-другому. Но каждый раз, как вспоминаю, снова его теряю. Единственное, что можно изменить, – это будущее.

Она снимает очки и дрожит.

– Он был моим тоже. Они оба.

У нее кривится лицо в растерянном яростном горе.

– Ты хочешь, чтобы я их заменила. Я не могу. И не хочу.

– У тебя есть возможность начать сначала. Снова выйти замуж, а ты, глупая, ее не видишь.

Она будто обвиняет. Но я вижу только жалость.

Какое-то мгновение я выжидаю.

– Почему ты терпела отца?

Я едва дышу, выговаривая это.

– Он не всегда был таким.

– Я помню его именно таким.

– Он сдерживался. Старался изо всех сил.

– Неужели так трудно не поднимать руку на жену?