Исследователь творчества Кьеркегора Дарья Лунгина считает, что Толстой в первую очередь оценил простые формулировки и истолковал их как написанные «в его любимом буддийско-шопенгауэрском наставительном стиле»742. Оставим в стороне параллель с Буддой и Шопенгауэром, ближе к истине то, что Кьеркегор часто предлагает критический взгляд на христианство, и его Толстой должен был воспринимать как свой собственный. Речь идет о таких вопросах, как восприятие учения Христа, рутинное христианство, Христос как идеал, к которому следует стремиться, личность и общество, половое влечение, любовь к ближнему, необходимость прощения и примирения. К утверждению Кьеркегора, что «нарекания людские на современника становятся ему похвальным словом, едва он умирает», Толстой добавил: «Не всегда, иногда наоборот – особенно у нас»743. Некоторые афоризмы он мог бы написать сам, например: «Вся эта вздорная болтовня о „национальности“ – шаг назад к язычеству. Христианское учение стремится именно искоренить языческое поклонение национальностям»744.

В беседе Толстой сказал Ганзену, что у датского философа слишком много «задора», наверное потому, что автор был юн, когда писал эти тексты. Но в целом Кьеркегор произвел на Толстого хорошее впечатление745. Этот редкий отзыв Толстого о Кьеркегоре говорит о том, что Толстой понял провокативную диалектику формулировок Кьеркегора. Толстой призывал Ганзена продолжать заниматься переводами Кьеркегора на русский. Он вполне мог бы передать другим перевод произведений Толстого, чтобы самому сосредоточиться на Кьеркегоре. Нужен том избранного с кратким экскурсом в жизнь и творчество; для подобной книги издатель, наверное, найдется легко746.

Находясь в Ясной Поляне, Ганзен получил посылку от жены с его переводом текста Кьеркегора «Øjeblikket Nr. 7» (1855. Миг. № 7), который забыл взять с собой. В этой статье Кьеркегор отвечает на собственные вопросы: «Почему „люди“ прежде всего любят „поэта“?» и «Почему именно „поэт“ опаснее всех?» Он обьясняет, что люди хотят жить в мире красивых иллюзий, а поэт, великий мастер обмана и лицемерия, равно как и священник, выполняет важную функцию – создает красивые картины, позволяющие держать реальность на расстоянии. Реформатор же, который сам воплощает идеал в жизнь и призывает к этому других, напротив, никому не нужен.

Вопросы, заданные в статье Кьеркегора, нашли у Толстого немедленный отклик. До некоторой степени это была и его собственная дилемма: раскол между художником, представителем чистого искусства, и строгим моралистом. Толстой тут же начал читать статью вслух домашним, но потом вдруг замолчал, посидел какое-то время, после чего собрал бумаги и скрылся в своей спальне. Ганзен истолковал эту реакцию как подтверждение некоей глубинной общности Кьеркегора и Толстого. Прямым упреком, с точки зрения Толстого, был пассаж о лицемерном отдалении от «благ и соблазнов» мира и одновременном понимании того, что все эти блага остаются тебе доступными747.