Прочитав статьи, Толстой на миг засомневался («Я жалею, что не писал»), но потом оправдал себя тем, что времени на все не хватит, а кроме того, «мои интересы – не политические»831. В конфликтах нужно выступать не в роли судьи, а способствовать прощению и примирению832.
Толстой так никогда и не встретился с Бьёрнсоном. Но с ним встречалась Татьяна во время пребывания в Риме в начале 1908 года. В феврале она писала матери: «Бьёрнсону 75 лет; бодрый, красивый старик. По взглядам он, кажется, материалист». Татьяна познакомилась и с супругой («очень благообразная белокурая немолодая женщина, но совершенно глухая»)833. Дочь Берглиот, жена сына Ибсена, талантливая певица, зимой того же года давала два концерта в Риме. Уже дома Татьяна рассказывала о впечатлениях от встреч с Бьёрнсоном более подробно: «Рослый, свежий старик, очень приятный. Говорил, что не верит в священные книги, что не верит ни во что, кроме как в науку, поэзию»834. Религия Толстого вызывала у Бьёрнсона любопытство, и между ним и Татьяной Львовной состоялся следующий разговор: «Et votre père, croit-il à Dieu?» – «Oui, et je pense que vous croyez aussi». – «Moi? Jamais. Ni à toutes ces choses saintes ni à la vie future». – «Mais d’ oû prenez-vous la morale? Vous êtes dans vos ouvrages pour la morale». – «Pour être heureux dans la vie matérielle on doit être honnête et bon»835. Валентин Булгаков в воспоминаниях рассказывает, что разговор закончился так: «То есть все заканчивается, когда человек умирает? Ничего не остается? – Ничего не остается»836.
Толстой неожиданно прокомментировал: «Бьёрнсон никогда для меня не представлял величины». Единственным из ныне живущих европейских писателей, кого он признавал, был Анатоль Франс. «Ты его ценил: помнишь „Перчатку“?» – возразила Татьяна. «Ах, как же, помню, – ответил Толстой и добавил: – Тоже посредственное второго, третьего разряда»837. Пианисту Гольденвейзеру, постоянному гостю дома, пришлось напомнить Толстому о брошюре «Engifte og Mangegifte», с благодарностью принятой однажды.
В августе того же года Толстому исполнилось восемьдесят. В связи с юбилеем редакция журнала «Русская мысль» решила опубликовать специальный номер с высказываниями европейских писателей. Одним из них был Бьёрнсон, отправивший Ганзену для перевода свое поздравление:
Я полюбил Толстого и восхищаюсь им с тех пор, как впервые прочел его вещь – описание природы838. Я не разделяю ни его религиозных верований, ни до определенной степени его взглядов на различные факты жизни, но это отнюдь не умаляет ни моей любви, ни моего восхищения. Стремление же его я разделяю полностью, и он, стоя головою выше русской современности, раздираемой дикой революцией и жестокой реакцией, олицетворяет для меня окончательное будущее России839.