Кнут Гамсун (1859–1952) 978
«Что вы думаете о Толстом?» В романе Кнута Гамсуна «Мистерии» (1892) этот вопрос задают Нагелю, загадочному чужаку, который тревожит население приморского городка отталкивающим поведением и странными историями. На дворе 1891 год, и Толстой уже известен в Норвегии979. «Толстой – великий и выдающийся человек», – отвечает Нагель и в следующую секунду признает, что его личное отношение к Толстому резко негативное980. В действительности Толстой – «один из самых активных глупцов современности»981. Его учение «ни на волос не глубже и не умнее славословий Армии спасения», а прикованное к нему внимание объясняется лишь тем, что учение звучит из уст графа-богача982. Толстой не мыслитель, он лишь популяризирует и упрощает готовые идеи. Одежда и крестьянский труд – это театр, любовь к бедным и изгоям – «показная доброта»983. Проповедуя нравственность, он работает на то, чтобы «постоянно осушать источники человеческой радости и делать мир гладким, как плоский камень»984. Аскет Толстой судит молодых, призывая их к отречению, когда его собственные жизненные силы иссякли. Эта неприкрытая критика со стороны Нагеля лишь немного смягчается в переработанном издании Гамсуна «Samlede verker» (1918, Собрание сочинений). Теперь Нагель показывает, что прочел и художественные произведения Толстого: «Мне нравятся „Анна Каренина“ и „Война и мир“»985.
Словесные выпады Нагеля вскрывают низкую самооценку персонажа, которая выражается в агрессивном иконоборчестве. Это собственные мысли Гамсуна? Когда Петер Ганзен сообщил ему, что в России в связи с переводом «Мистерий» на русский заметили «щенячий лай» Нагеля в адрес Толстого, Гамсун в ответном письме сказал, что это голос героя романа, а не автора. От своего лица он говорит, к примеру, в путевых заметках «I Æventyrland» (1903, «В сказочной стране»)986. Однако, как отмечает норвежский профессор Эрик Эгеберг, защита рушится987. Гамсун на самом деле и тут повторяет старые аргументы Нагеля.
Более того, еще в 1889 году в рецензии к толстовскому сборнику «Om Livets Betydning» («О смысле жизни») Гамсун открыто заявил, что религиозное обращение Толстого стало большой потерей для литературы: «Печально видеть, как великий писатель погружается в искаженное религиозное сочинительство, а хуже всего видеть то, как научные поиски и устремления его злят»988.
Во время путешествия по Кавказу осенью 1899 года Гамсун размышляет о великих русских реалистах Тургеневе, Достоевском и Толстом. Несмотря на то что Достоевский – это человек Гамсуна (в 1910 году он пишет своей супруге Марии, что Достоевский – единственный писатель, который его чему-то научил, самый крупный из «русских гигантов»989), наибольшее внимание Гамсун все-таки уделяет Толстому. Величие Толстого не оспаривается. Гамсун прямо называет шедеврами «Войну и мир» и «Анну Каренину»: «Этим произведениям нет равных»990. Критика же вновь обрушивается на более поздние сочинения Толстого. Он увяз в ненастоящей роли, стал заложником позы. Как реалист, взялся за задачи, которые, по сути, не имеют отношения к писателю. Часть вины лежит и на читателях, которые начали воспринимать каждого писателя как владеющего истиной мыслителя, как источник мудрости. Проблема с Толстым заключается в том, что он не мыслитель. Его философия – это «смесь старых самоочевидных утверждений и удивительно незрелых собственных идей»991. «Крейцерову сонату» Гамсун даже комментировать не стал, только иронически упомянул, что здесь идеализируется «полное целомудрие и полное половое воздержание». Гамсун не может принять аскетизм Толстого, гаснущую жажду жизни, граничащую с отказом от земной жизни. Философия кратких рассказов «Много ли земли человеку нужно?» и «Какое богатство дал Бог человеку» Гамсуну вполне чужда992. Верно то, что мертвому нужно всего лишь три аршина земли, но живому нужен весь мир. Заключительные слова о Толстом, впрочем, звучат все-таки на удивление позитивно; Гамсун как будто сам испугался собственных суждений. Толстой, по его признанию, все-таки симпатичнее других мыслителей, поскольку «его душа безумно богата и неисчерпаема»993.