Кодовилья и Гиольди по возвращении из Москвы демонстрировали «солидарную и безоговорочную» поддержку резолюции Коминтерна, которая, по оценке ЦК КПА, должна была стать важным фактором в развитии деятельности партии. В интервью «La Internacional» оба они, явно указывая Пенелону выход кризиса, сослались на пример «двух старых большевиков» Зиновьева и Каменева, возвращение которых в партию венчало «полное завершение ликвидации оппозиции» в ВКП(б)[1264].

Перед новым руководством ЮАСКИ стояли задачи, требовавшие немедленных решений. Секретариат практически перестал действовать с момента начала кризиса в КПА в июле 1927 г. Фракционная борьба целиком захватила Пенелона, использовавшего имевшиеся у него возможности как секретаря ЮАСКИ и в первую очередь связи с компартиями Латинской Америкой для пропаганды своих идей. Аппарат Секретариата занимался рассылкой в компартии газеты группы Пенелона «Adelante», информационных материалов «пенелонистов», в то время как его противники в КПА были лишены этой возможности, не имея даже адресов коммунистических и рабочих организаций, поскольку практически все интернациональные связи осуществлялись через Секретариат. Принцип, заложенный в основу ЮАСКИ при его создании, — опора на аргентинскую компартию — ударил по фундаменту южноамериканского коммунистического движения как единой структуры, и внутрипартийный кризис КПА вполне мог перерасти в кризис всего коммунистического движения в регионе.

Именно поэтому новый состав Секретариата считал чрезвычайно важным, чтобы компартии Южной Америки выразили свое отношение к кризису в КПА на базе резолюции Коминтерна и проявили солидарность с аргентинской секцией с целью заставить «получше подумать многих членов партии Пенелона, стремившегося перенести фракционную борьбу и на компартии других стран, злоупотребляя своим постом секретаря Секретариата». При этом новый руководитель южноамериканского представительства Исполкома III Интернационала самокритично признал возникновение «пенелонизма» «результатом методов работы нашей партии» и призвал изучать его причины, чтобы избежать повторения подобных случаев[1265].

Кодовилья справедливо отметил, что в «латинских странах, где индивидуализм и эгоцентризм преобладают в том числе и в пролетарских партиях», обостряется борьба личностей. Харизма Пенелона, являвшегося «наиболее четким олицетворением этого индивидуализма», вначале вполне устраивала Коминтерн и КПА, потому что позволяла проводить эффективную пропаганду коммунистических идей. Более того, на него сознательно делалась ставка. Только теперь в руководстве Коминтерна поняли, что избранная в 1925 г. модель работы ЮАСКИ завела в тупик в момент кризиса и деятельность самой партии, и функционирование Секретариата. Борьба в партии многими воспринималась как проявление «личной неприязни» среди руководящего ядра, что соответствовало истине. А позиция Пенелона, обвинявшего своих оппонентов в «аморальных поступках», что, по оценке Кодовильи, означало встать на точку зрения «мелкобуржуазного пуританизма», была достаточно привлекательной. Но эта точка зрения не дала экс-секретарю ЮАСКИ свободу для маневра в отношениях с Коминтерном. Рассчитывая, очевидно, в глубине души, что в Москве все-таки прислушаются к его моралистическим доводам, он сузил поле сотрудничества в поисках выхода из конфликта и не дал руководству III Интернационала возможности пойти на компромисс с ним. Такая вероятность, хотя и чисто теоретически, все еще существовала, но Пенелон отказывался сотрудничать с делегацией Коминтерна, приехавшей в Аргентину для участия в деятельности реорганизованного ЮАСКИ и преодоления кризиса в КПА, до тех пор пока в основу дискуссии не будет положено обсуждение «аморальных поступков» его оппонентов. Подобная твердолобость имела мало смысла, хотя бы потому что членом этой делегации и новым секретарем ЮАСКИ являлся Кодовилья — один из главных его сторонников на начальном этапе конфликта. Упорство экс-лидера КПА окончательно лишало бывшего соратника возможности использовать аргументы, приводившиеся им во время разбора конфликта в Москве. В пользу Кодовильи, вынужденно оказавшегося в рядах критиков Пенелона, играл опыт работы в аппарате Коминтерна, в том числе каждодневное общение с теми людьми, которые вошли в состав делегации (в первую очередь с ее руководителем Э. Дженнари). Пенелон же, несмотря на свой прежний авторитет, был в Москве отражением света далекой звезды.