«Вместо выпрямления политической линии, поднятия партии на более высокий уровень, преодоления ее слабости и оппортунистических ошибок», как считало меньшинство специальной комиссии, методы, применявшиеся Вильямсом, «раскалывают партию на основе платформы личного и „этического“ характера. В стране, где партия очень слаба, перед лицом широкой массы рабочих затушевывать политические вопросы, заменяя их вопросами „морали“, и действовать при помощи такого рода оружия значит не только подрывать партию, но и насильственно переводить в плоскость морали борьбу с теми, с кем надо бороться на основе политической платформы»[1254]. Выдвигая такого рода обвинения против делегата Коминтерна, ему приписывали доводы, применявшиеся в дискуссии Пенелоном, а отнюдь не сторонниками «большинства» ЦК. Именно лидер КПА постоянно обвинял своих оппонентов в нарушении моральных принципов, не желая рассматривать политические противоречия с людьми, их нарушающими.

Выводы сторонников особой точки зрения при пристальном на них взгляде можно расценивать как смертный приговор всему коммунистическому движению Латинской Америки, ибо они напрямую связывали жизнеспособность партий с личностями и поведением посланцев самого Коминтерна. Фактически было сделано косвенное признание превалирования субъективного, организационного фактора над объективными обстоятельствами. Однако согласие с подобными выводами даже по поводу частного в масштабах Коминтерна случая означало не только необходимость пересмотра большей части стратегии Интернационала и не только в Западном полушарии, но признание несостоятельности основополагающих организационных принципов существования всемирной компартии. И понимание этого существенного момента также определяло невозможность одобрения руководством ИККИ точки зрения меньшинства подкомиссии.

Напряженность в отношениях Кодовильи и Р. Гиольди сохранилась, несмотря на внешнюю видимость единства, основанного на решениях высших органов Коминтерна. Их совместный отъезд в Буэнос-Айрес мог при определенных условиях спровоцировать рецидив конфликта. Это было настолько очевидно для близко знавших их сотрудников Коминтерна, что С. Минев был вынужден проинформировать о ситуации секретаря ИККИ О. Пятницкого. В секретной служебной записке он сообщил о намерении Кодовильи, «по слухам», взять с собой в Аргентину стенограммы заседаний аргентинской комиссии и Политсекретариата ИККИ, в частности речь Бухарина, в то время как Гиольди не имел этих документов. Минев предлагал запретить вывоз документов, ссылаясь на конспиративность внутренней работы ИККИ и «нецелосообразность (и даже опасность) выносить эти материалы и стенограммы на Аргентинскую почву, тем более что речи большинства товарищей на Аргентинскую Комиссию защищали линию, которая впоследствии была целиком опрокинута вынесенной Президиумом резолюцией»[1255]. По сути, Минев спасал Кодовилью от него самого, потому что именно аргументы аргентинского представителя в Москве в большей степени, чем выступления других участников обсуждения, не соответствовали духу принятых Коминтерном решений. Кроме того, предложение болгарина лучше, чем что бы то ни было, характеризовало внутреннюю обстановку в Коминтерне. Функционер, занимающий высокое положение в аппарате ИККИ, считал, что аргентинским коммунистам вовсе не нужно знать, как проходило обсуждение жизненно важного для них вопроса, какие позиции занимали участники обсуждения, им достаточно было знать, что решили высшие инстанции. Видимо не имело значения и то, как при этом соблюдались нормы демократического централизма. Конспиративность была выше этих норм. При этом Минев действовал явно из лучших побуждений, стремясь не допустить возобновления в Аргентине дискуссии уже на основании выяснения, кто какие позиции занимал при разбирательстве конфликта в Москве.