Рабочими языками в МЛШ первоначально были французский, английский, немецкий и русский. Если речь шла об обучении студентов не на родном языке, то это свидетельствовало о достаточно высоком уровне их знаний. В конце 1920-х гг. требования к грамотности студентов были резко снижены ввиду кампании по «пролетаризации» партий. Чтение архивных документов, автобиографий в частности, показывает весьма невысокий уровень грамотности. Нередко для понимания смысла написанного надо прочесть его вслух: так много в тексте орфографических ошибок, затрудняющих понимание.

Кандидаты в студенты МЛШ должны были продемонстрировать свою активную роль в революционном движении (организация забастовок, демонстраций и т. п.) или профсоюзной работе. Студенты, не являвшиеся рабочими, должны были принимать участие в борьбе партии против оппортунизма. В школу не брали коммунистов, не проявивших достаточную революционную твердость после выхода из тюрьмы, обвиненных в провокаторстве, показавших слабость в полиции и на суде, участников фракционной борьбы против Коминтерна и его секций. Требования к уровню грамотности были невысоки: умение читать и писать[1745], способность к обучению и знания в области современной политики. Политинформация в школе давалась дозированно: студентам запрещалось получать газеты и политическую литературу. В результате они не обладали информацией непосредственно из других стран и были вынуждены довольствоваться сведениями, прошедшими коминтерновскую цензуру. Категорически запрещался приезд в МЛШ членов семей студентов. Студенты не имели права сообщать кому-либо, включая родных и близких, об учебе в школе. Партии должны были отправлять студентов на обучение конспиративно, а для большей секретности учащимся давали псевдонимы.

Позднее один из экс-учащихся школы, мексиканец Эвелио Бадильо рассказывал: «…у нас были иллюзии познакомиться с жизнью русского народа и русских трудящихся, взглянуть собственными глазами на чудеса, которые, как нам рассказывали, творило правительство Сталина. Но сразу же состоялось первое тайное разочарование: ни у меня, ни у остальных учащихся не происходили контакты с повседневной русской жизнью, жили они в изоляции, словно в старых католических семинариях или в чем-то похожем. Они являлись частью отдельной, несомненно, привилегированной касты, но находящейся под неусыпным контролем. Несмотря на все это, мои коммунистические убеждения были сильными и крепкими, я стал лучшим учащимся выпуска и стахановцем испаноамериканской секции, назначившей меня руководителем»[1746].