Ссылка на эту грамоту «разореных пленных» содержалась и в другом послании, рассылавшемся через Нижний Новгород с указанием на то, что оно исходит от патриарха Гермогена. Его главная идея — защитить православие от «врагов креста Христова» (так в полемическом запале отвергали вместе с «латинством», саму его принадлежность к Христианству). Нужно было одуматься и вспомнить: «толко коренью основанье крепко, то и древо неподвижно; толко коренья не будет, к чему прилепиться?». Такой доходчивый образ иллюстрировал мысль о необходимости освободить Москву, как корень православия, где хранятся главные святыни — Владимирская икона Божьей матери и мощи святых-покровителей столицы: «Здесь образ Божия Матере, вечныя заступницы крестьянский, Богород ицы, ея же Евангелист Лука написал; и великие светилники и хранители, Петр и Алексей и Иона Чюдотворцы; или же вам православным крестьяном то ни во что ж поставить? Се же глаголати и писати страшно…»[584]. В этих словах уже содержалась вся основная «философия» будущих земских движений, весьма символично окончившихся молебном перед Владимирской иконой в освобожденной столице. Но до московской победы предстояло пройти еще долгий путь.

В крестоцеловальной записи упоминалось самое насущное, касавшееся всех, без чего нельзя было достичь общих целей. Главным образом, будущие ополченцы договаривались «стояти заодин» против польского короля Сигизмунда III и его русских сторонников. Но одного этого было мало, надо было еще сохранить мир друг с другом, поэтому в записи подробно расписывалось, чего нельзя делать на будущее. Один этот список возможных преступлений является достаточно ярким свидетельством глубины общественного распада (так до конца и не преодоленного в Первом ополчении): «и меж собя смутных слов никаких не вмещати, и дурна никакого не всчинати, скопом и заговором и никаким злым умышлением никому ни на кого не приходити, и никому никого меж собя не грабити, и не побивати, и лиха ни которого меж собя никому ни над кем ничем не чинити». Самый главный вопрос о царе не предрешался, о будущем самодержце говорилось: «А кого нам на Московское государство и на все государства Росийского царствия государя Бог даст, и нам ему государю служити и прямит и добра хотеша во всем вправду, по сему крестному целованью». Более того, на этом этапе деятельности земского ополчения, по-прежнему сохранялась даже возможность призвания королевича Владислава. Хотя сказано об этом было предположительно и в ряду заведомо невыполнимых для короля Сигизмунда III условий, но — сказано: «А буде король не даст нам сына своего на Московское государство и полских и литовских людей с Москвы и изо всех московских и из украинных городов не выведет, я из под Смоленска сам не отступит, и воинских людей не отведет: и нам битися до смерти»[585]. Последние слова не оставляли сомнения в серьезности предпринимавшегося земского дела, означавшего восстание на последнем рубеже борьбы за независимость Русского государства.