Начало земского движения по организации Первого ополчения, называющегося еще «Ляпуновским» (по имени его главного организатора Прокофия Петровича Ляпунова), не случайно совпало с калужскими событиями. Хотя недовольство «Литвой» возникло еще раньше. На переговорах в Речи Посполитой с посланником Денисом Аладьиным в 1613 году обвинили главу смоленского посольства боярина князя Василия Васильевича Голицына в том, что он первым настроил патриарха Гермогена и Прокофия Ляпунова против короля: «и к Ермогену патриарху в столицу, и на Рязань к Прокофью Ляпунову, и к иным многим изменником по городом грамоты росписал неправдиве, будто государь король, его милость, не хочет дата сына своего королевича его милости Владислава на Московское государство». Делал это боярин князь Василий Васильевич Голицын, по мнению польско-литовской стороны, для того, чтобы воцариться самому: «умыслив сам быта вашим великим государем»[572]. Со смертью одиозного «царика», возникал вопрос о era наследстве и о том, куда повернут оружие непримиримые враги короля Сигизмунда III, имевшие основания обвинять его в том, что он украл у них победу под Москвой. Позиция предводителя казаков Ивана Заруцкого, немедленно взявшего под свое покровительство и охрану Марины Мнишек и «царевича» Ивана Дмитриевича, устраивала немногих. Остальные стояли перед выбором: служить королевичу или…

В этот момент и прозвучали знаменитые призывы патриарха Гермогена. Вопрос об его причастности к делу создания ополчения, несмотря на свою очевидность, относится к числу спорных тем истории Смуты[573]. Независимо от того, писал или не писал патриарх Гермоген призывные послания (а какая-то переписка все-таки была, например, с рязанским архиепископом Феодоритом), именно его открытое неповиновение польско-литовским властям и их русским сторонникам обозначило возможный выход из тупика. Патриарха Гермогена не послушали летом 1610 года при сведении с престола царя Василия Шуйского и в дальнейших контактах с гетманом Жолкевским, грубо указав ему, чтобы не вмешивался в земские дела. Поэтому у него были все основания для обид на Боярскую думу, продолжавшую держаться буквы договора о призвании королевича Владислава, уже успевшего превратиться в фикцию. Как ни парадоксально, но именно русские сторонники Сигизмунда III и глава московского гарнизона Александр Госевский не меньше самих организаторов ополчения «повлияли» на превращение патриарха Гермогена во вдохновителя народного движения. Еще в конце ноября 1610 года на его авторитет попыталась опереться Боярская дума, чтобы отослать московскому посольству под Смоленск выгодные для короля Сигизмунда III распоряжения послан митрополиту Филарету и боярину князю Василию Васильевичу Голицыну «во всем покладыватца на ево королевскую волю». Патриарх решительно отказался оттого, чтобы вместо королевича передать русский престол королю: «и то ведомое стало дело, что нам целовати крест самому королю, а не королевичю, и я таких грамот не токмо, что мне рука приложити, и вам не благословляю писата, но проклинаю, хто такие грамоты учнет писата»[574]. Он немедленно отреагировал призывом к открытому неповиновению вошедшим в Москву полякам и литовцам, когда узнал о смерта самозванца в Калуге. Под Смоленском передавали слова патриарха Гермогена: «Легко теперь этих поганых и разбойников истребить можем, когда у нас согласие будет и один только в земле неприятель»[575].