– Ты ведь врешь, – повторил рыцарь, уже не так уверенно, уже почти спрашивая, – скажи, что врешь!
Хелечка презрительно улыбнулась, пожала маленькими плечами, ничего не сказала.
Василий переменился в лице, в глазах его мелькнуло сомнение, дрогнул и разлился страх – нет, не страх, настоящий ужас.
– Этого не может быть, – повторил он. – Быстроногий никогда…
– Проверь, – сказала Хелечка. – Я за этим сюда и пришла. Проверь, ты же можешь.
Воцарилась тишина – кромешная и тугая, будто лопнула струна, ударила по лицу и тонко звенела теперь во всем теле, глушила прочие звуки. Рыцарь опустил голову, стоял как мертвый, думал о чем-то.
– Но если это так, – проговорил он медленно, – если это так, то надо сообщить наверх. Надо упредить командора.
И он вопросительно поглядел на Хелечку.
– Ты что, не слушал меня? – сказала она с легкой досадой. – Мышастый звал его командором. Он и есть командор, этот твой гонец. Или я опять вру? Или этого тоже не может быть?
– Может, – мстительно сказала Настя со своего дивана. – Очень даже может. Командор и великий магистр – это неизвестные отцы, лично их знают только восемь высших офицеров Ордена.
– Иными словами, – сказала Хелечка, – иными словами, в Орден проникла измена. И на самом высоком уровне.
Василий поглядел на нее с ужасом.
– Что тебе надо? – сказал он севшим голосом. – Зачем ты здесь? И с каких пор ты помогаешь Ордену?
– Мне плевать на ваш орден, – высокомерно сказала царица смерти. – Можете с триумвирами перегрызть друг другу глотки. Но мне жалко эту маленькую дурочку…
И она кивнула на Настю, которая сжалась на своем диване совсем уже в комочек и только гневно сверкала оттуда глазами на рыцаря.
– Значит, это все ради нее?
Хелечка сперва заколебалась, но решилась все-таки.
– Не только. Буша мне тоже жалко. Из всех этих белесых червяков он один – человек. Слабый, конечно, но человек. Добрый, милосердный. А этого так мало осталось. И если они сейчас закопают его…
– Они не закопают, Буш нужен им!
– Если они его закопают, – продолжала она, как будто не слыша, – то всему конец… Нет, что-то еще будет тут копошиться – век-другой, людская флора ведь почти неуничтожима, инстинкты размножения и сохранения жизни, все дела. Но страны не будет.