Но, если это так, то, очевидно, что уже в то время русская интеллигенция перестала быть такою однородною группою, какою она продолжала быть в представлении народников. Другими словами, в начале 80-х годов мы находим в России, наряду с интеллигенцией мелкобуржуазной, такие слои интеллигенции, которые начинают ориентироваться на буржуазию и на развитие капитализма. Народник Абрамов подметил нарождение этой новой интеллигенции, но осмыслить этого явления не смог. Таким образом, как и в вопросах о капитализме и об общине, в вопросе об интеллигенции мы находим несовпадение народнической теории с реальною действительностью. Другими словами, и в этом пункте народничество начинало давать уже трещину. После этого нас уже не удивят неоднократно высказывавшиеся сотрудниками «Устоев» жалобы на отсутствие положительных идеалов и на идейный хаос, в котором находится русское общество.

Начиная в «Устоях» серию статей, обозревающих современную литературу, Алкандров (Скабичевский) считает необходимым отметить, что русская жизнь «обнаруживает все признаки переходного состояния и соединенного с ним хаотического брожения». «Нет ни одного явления, – констатирует он, – на которое можно было бы положиться как на нечто прочное, установившееся, составившее обыденную норму жизни». Такой же хаос, как и в жизни, наблюдается, по его свидетельству, и в литературе; и здесь нет ничего устоявшегося, оформившегося. «Понятно, – говорит Скабичевский, – что и литературный обозреватель в свою очередь является сбитым со всех прежних прочных позиций и точно также растерявшимся, как растерялись все русские люди» (1881 г., № 1, стр. 78 – 80).

Другой автор «Устоев», некий С-ов, в статье «Белинский в наше время» жалуется на то, что в русском обществе не существует в настоящее время «того живого идеала, который охватил бы собою смутные социально-нравственные и народнические движения нашего времени, выразил бы высший смысл современной жизни» (№ 11, стр. 81).

Третий автор «Устоев» Н. Минский (N.W., «„Новое слово“ г. Соловьева», 1881 г., № 2) старается разобраться в том, почему молодежь так жадно прислушивается к каждому слову Вл. Соловьева. Минского удивляет самая обстановка, в которой проходят публичные выступления этого философа. «В шестидесятые годы, – говорит он, – такую толпу могла бы собрать только лекция по физиологии, в семидесятые – по политической экономии, а вот в начале 80-х годов почти вся университетская молодежь спешит послушать лекцию – о христианстве!».

В чем же дело? Что гонит молодежь в аудиторию Соловьева? – спрашивает Минский и находит ответ в том же отсутствии прочного идеала, о котором говорят другие сотрудники «Устоев». «Дело в том, – пишет он, – что душа русской молодежи в последнее время вконец истомилась, истосковалась и, как манны небесной, жаждет обобщающего слова. Идеалы шестидесятых годов оказались узкими, идеалы семидесятых годов – практически почему-то неосновательными, и вот молодежь с горьким и тяжелым опытом двух поколений на душе, в мучительном раздумьи стала на распутье и ждет нового слова и ищет новых путей. Для молодежи, и вместе с тем для всего нашего развития, настал критический момент, имеющий глубокое значение».