И тут как раз из церкви выбежал молоденький монашек (наверное, монашек, я не очень умею это определять) и спросил:

– Молодые люди, кто хочет покреститься?

– Вот она хочет! – сказал Беляев и вытолкнул меня вперёд.

Я даже опомниться не успела, как меня завели в храм. Монашек спрашивал, в чистом ли я теле, и я не сразу поняла, о чём это он, а когда догадалась, то покраснела, потому что мальчики тоже всё слышали.

Ещё запомнила слово «отрекохся», которое надо было повторять трижды. А всё остальное было как в тумане. Тем не менее теперь я могу стать Андрюше крёстной. Но мы, наверное, сделаем это ближе к весне, ведь сейчас стоят такие морозы, что и на прогулку выйти – целая история. Только Ире холод не помеха: даже в минус тридцать она обязательно уходит из дома. Интересно, куда?

Однажды я видела в окно, что её ждала у подъезда какая-то «Волга». Ира быстро села в неё, ботфорты мелькнули в воздухе, и «Волга» газанула с места так резко, что распугала всех старух и голубей.

По телевизору недавно передали страшную, но вместе с тем и хорошую новость: под Ростовом-на-Дону поймали маньяка Чикатило. О нём много писали во всех газетах. Он был намного хуже нашего Тараканова, хотя и о Тараканове в связи с Чикатило все тоже сразу вспомнили.

Меня поразило, что на всех фотографиях Чикатило выглядит таким интеллигентным, – может быть, всё дело в очках?

Портрет на стене

Портрет на стене

Санкт-Петербург, февраль 1906 г.

День заметно прибыл, темнело не так скоро, как ещё месяц назад. Ксения почти дошла до дома, как вдруг вспомнила: вновь не выполнила поручение сестры, ведь та несколько раз просила купить краски и пеняла младшей за забывчивость. Отчего бы Евгении самой не прогуляться в лавку, непонятно. Но и выслушивать наново – увольте! К тому же возвращаться домой не хотелось: имела глупое желание растянуть этот день подольше, как, бывает, растягивают тесто для пирога. Лавка, где продавали краски, была совсем пуста, и приказчик, зевая, скучал. Ксана спросила санкирь для изображения лица.

– Барышне для икон? – спросил приказчик, и Ксения смутилась, подумав, как же это можно принять её скромную персону за художницу?.. Да ещё иконописицу.

Прижимая к груди свёрток, поспешила домой – а день всё тянулся и радовал, хоть и переходил из вечера к ночи… Зря она убежала вот так, не простившись! Представилось, как Константин смотрит ей вслед, поправляя пенсне.

Ах, если б не чернила на запястьях!

Извозчики разжигали костры на перекрёстках для сугрева, нарядная публика попряталась в театрах, как фигурки из музыкальной шкатулки, о которой Ксеничка мечтала в детстве. Руки замёрзли, она перекладывала свёрток из одной в другую и дышала на красные ледяные пальцы. Даша встретила на пороге, всплеснула руками: