Домой пришла в дурном расположении духа, а там уж всё было вверх дном: Даша с мамой вытащили из Гениной комнаты мольберт, проветрили перину, застелили свежее бельё. Под зеркалом поставили таз и кувшин. Перенесли сюда старый отцовский рабочий стол и его зелёную лампу, при взгляде на которую Ксению захлестнула тоска по несчастному полтавскому детству (другого-то не было).

Жилец должен был приехать в понедельник, но книги свои прислал заранее с просьбой не расставлять на полках, так как имеет желание сделать это сам. Связанные в пачках тома заинтересовали Ксению: математика, геология, ботаника, немецкий язык. Она пролистала бы их с удовольствием, но нельзя нарушить волю жильца.

В самый разгар работы, когда они перетаскивали пачки книг в комнату, явилась Евгения, имея вид несколько приглушённой обиды. Сняла шляпу и тут же, не глядя в зеркало, переколола её булавкой, как бы намекнув, что не собирается засиживаться. Мама бросилась к старшей дочери, крепко обняла её:

– Как я рада, что ты здесь, Геничка! Я думала, ты до отъезда теперь не покажешься, как в прошлый раз…

У Евгении тут же слёзы на глазах явились, она была вспыльчивой, но при этом отходчивой да к тому же сентиментальной. Ксения имела совершенно иной характер: сильные обиды носила в себе годами, но ссориться, спорить, даже проявлять недовольство решалась только в самых серьёзных случаях.

– Что же вы, – шмыгая носом, сказала Евгения, – я только за порог, а вы уж комнату разорили?

Мама смутилась.

– Надо было руки чем-то занять, – сказала она. – Да и жилец внёс уж за первый месяц.

Евгения высвободилась из маминых объятий. Глаза её высохли столь же быстро, как увлажнились.

– Мольберт теперь же заберу, – сказала она непривычно высоким, как всегда у ней от обиды, голосом.

– А портрет что ж, не окончишь? – ехидно спросила Ксения. – Я тебе санкири вчера купила, отдельно в лавку бегала.

– Может, когда и окончу, а пока пусть лежит, – отозвалась Евгения. – Ну что же! Не стану мешать вам своим присутствием.

– Да погоди же! – испугалась мама. – Даша, поставь самовар.

– Вы сказали, до вечера ждать, – удивилась прислуга, но пошла в гостиную, пожимая, впрочем, плечами.

Евгения неохотно села на краешек кресла, расправила шуршащую юбку.

– Где ты остановилась теперь? – спросила мама.

– В комнатах на Литейном. Любовь Валерьяновна дала мне адрес ещё в прошлый приезд.

– Но разве одной можно в комнатах жить? – покачала головой Юлия Александровна.

– Умоляю тебя, сейчас девятьсот шестой год! – простонала Евгения.

– Я превосходно знаю, какой теперь год, – холодно сказала Юлия Александровна, и Ксения поняла, что ссора между сестрой и мамой разгорается вновь, что они и не думали примиряться.