Лион был объявлен не находящимся в состоянии мятежа; городу возвратили имя; разрушение зданий прекратилось; были ввезены товары, задержанные окрестными общинами; городские торговцы не нуждались более в свидетельствах о благонадежности, чтобы принимать или отправлять товары, и торговые обороты опять начали расти. Члены народной комиссии города Бордо и их приверженцы, то есть все почти бордосские негоцианты, находились вне закона; декрет, изданный против них, также отменили. Предполагалось воздвигнуть в Кане позорную колонну в память федерализма: было решено не воздвигать таковой. Седану разрешили изготовлять сукна всех сортов.
Департаменты Нор, Па-де-Кале, Эна и Сомма были освобождены от поземельного налога на четыре года с условием опять заняться возделыванием льна и конопли.
Наконец, Конвент бросил взгляд и на злополучную Вандею. Депутаты Генц и Франкастель, генерал Тюрро и несколько других, исполнявших бесчеловечные декреты террора, были отозваны. Вимё был послан главнокомандующим в Вандею, а молодой Гош – в Бретань. Туда были отправлены также новые комиссары от Конвента с поручением выяснить на месте, нет ли возможности уговорить население принять амнистию и подготовить таким образом примирение края.
Вот каким всеобщим и быстрым являлся поворот в управлении. Обращая внимание на жертв всевозможных гонений, Конвент должен был вспомнить и о своих собственных членах. Из них семьдесят три человека уже более года содержались в Пор-Либр за то, что подписали протест 31 мая. Они написали Конвенту письмо, в котором просили суда. Все уцелевшие члены правой стороны поднялись по этому вопросу, относившемуся прямо к безопасности подачи голосов, и потребовали освобождения своих товарищей и возвращения им звания и прав депутатов. Опять начался один из тех бурных и бесконечных споров, которые непременно возникали, лишь только затрагивалось прошлое. «Так вы хотите заявить порицание 31 мая?! – восклицали монтаньяры. – Заклеймить этот день, который вы доселе провозглашали славным и спасительным? Хотите опять поставить на ноги оппозицию, которая чуть не погубила Республику? Хотите опять ввести в обиход федерализм!» Термидорианцы находились в затруднительном положении и, чтобы отсрочить решение, Конвент приказал подготовить о семидесяти трех доклад.
Всякой реакции свойственно не только стараться исправить совершенное зло, но и непременно требовать мщения. Ежедневно требовали предания суду Лебона и Фукье-Тенвиля (о суде над Бийо, Колло, Барером, Вадье, Амаром, Буланом и членами прежних комитетов, как известно, речь шла уже давно). Нантские потопления, до сих пор остававшиеся неизвестными, наконец открылись. Сто тридцать жителей Нанта, отправленных в Париж, в Революционный трибунал, прибыли туда лишь после 9 термидора. Они не только были оправданы, но все их разоблачения о бедствиях родного города были выслушаны благосклонно. Общественное негодование оказалось так велико, что членов революционного комитета в Нанте пришлось вытребовать в Париж. Процесс их вывел на свет все ужасы, свойственные междоусобной войне. В Париже, вдали от театра войны, не постигали, как ярость могла быть доведена до таких пределов. У обвиненных имелось только одно оправдание, и они отвечали им на всё: у ворот была Вандея, а в городе царили приказы депутата Каррье.