Следует, возможно, уточнить, что сочувствовали они не расстрелянным, а самому расстрелу.

Сталин и все его союзники живут не просто так, а на страх врагам:

ГПУ будет жить у нас на страх врагам пролетариата. Дело Сунь Ят-сена будет жить в сердцах китайских рабочих и крестьян на страх врагам китайского народа. Дорогой Алексей Максимович! <…> Желаю Вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса[526].

ГПУ будет жить у нас на страх врагам пролетариата.

Дело Сунь Ят-сена будет жить в сердцах китайских рабочих и крестьян на страх врагам китайского народа.

Дорогой Алексей Максимович! <…> Желаю Вам долгих лет жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса[526].

Разумеется, так же в точности ведут себя и сами эти враги. К примеру, в битвах (Первой) мировой войны рабочие всех стран, «переодетые в солдатские шинели… калечат и убивают друг друга — на радость врагам революции». Стоит ли доставлять им подобные чувства? Так он и пишет еще в 1904 году: «Мы хотим доставить врагу не радость, а горечь и хотим сровнять его с землей», — а спустя три десятилетия, в том же стиле, только сдобренном ехидцей, откликается на сообщение о своей болезни, появившееся на Западе: «Есть, очевидно, люди, заинтересованные в том, чтобы я заболел всерьез и надолго, если не хуже. Может быть, это и не совсем деликатно, но у меня нет, к сожалению, данных, могущих порадовать этих господ. Как это ни печально, а против фактов ничего не поделаешь: я вполне здоров» (1932).

Если голод и неурожаи за рубежом служат делу мирового коммунизма, то голод и неурожаи в СССР должны окрылить зловредную оппозицию. Согласно Сталину, она только и мечтает: «авось партия провалится с посевами, — тогда и ударим как следует»; и наоборот, Троцкий, говорит он уже в 1926‐м, «боится хорошего урожая» — да и вообще, оппозиция «рассчитывает на ухудшение положения в стране и партии», на политический и экономический кризис. Со временем генсек сумеет доказать, что оппозиционеры вовсе не ограничивались одним только пассивным ожиданием, а предпочли путь прямого вредительства; зато их собственная гибель станет гарантией счастливого социалистического процветания.

«Жить стало веселее» в 1935 году, после убийства Кирова, ленинградских арестов, чисток и накануне всесоюзной бойни. Сталинская жизнерадостность и его террор были взаимообусловлены, и этому синтезу вторило другое сочетание, свойственное всему советскому мироощущению второй половины 1930‐х годов, — мироощущение, в котором официальный дневной оптимизм корректировался ночным ужасом перед арестами.